Мир Реки: Темные замыслы - [4]

Почти на самом берегу реки возвышалась странная постройка из серого в красных пятнах гранита, по форме напоминающая гриб. Широкая ножка гриба поднималась больше чем на пять футов, а диаметр шляпки составлял около пятидесяти футов.

Бёртону удалось приподняться и подпереть голову рукой.

На обоих берегах реки он увидел еще несколько гранитных грибов.

И повсюду на равнине лежали обнаженные безволосые тела людей, на расстоянии примерно шести футов одно от другого. Большинство лежало на спине, лицом к небу. Некоторые начинали шевелиться, смотреть по сторонам, а кое-кто даже ухитрился сесть.

Он тоже сел и ощупал руками голову, лицо. Они оказались гладкими.

Тело у него теперь было совсем не таким, как у шестидесятидевятилетнего старика, лежавшего на смертном одре, — морщинистое, в складках, буграх, иссохшее. Теперь оно стало гладким и мускулистым, как тогда, когда ему было двадцать пять. Таким же, каким было, когда он парил между теми стержнями во сне. Во сне? Уж слишком все было живо, чтобы быть сном. Это был не сон.

Запястье его обвивала тонкая полоса прозрачного материала. Эта полоска соединялась с таким же прозрачным шестидюймовым ремешком. Другим концом ремешок крепился к металлической дужке, служившей ручкой серого металлического цилиндра с закрытой крышкой.

Не слишком сосредоточиваясь на том, что делает, поскольку соображал пока неважно, он лениво приподнял цилиндр. Тот весил не больше фунта, следовательно, даже если был пустотелым, не мог быть железным. Диаметр цилиндра составлял полтора фута, а высота — больше двух с половиной.

У всех людей к запястьям были пристегнуты точно такие же цилиндры.

Неуверенно он поднялся на ноги. Сердце его билось все быстрее.

И остальные тоже вставали. На лицах у многих застыло нескрываемое изумление. Кое-кто выглядел испуганным. Глаза людей были широко раскрыты, грудь сильно вздымалась и опадала, они тяжело, с присвистом дышали. Некоторые так дрожали, словно их обдувал ледяной ветер, хотя воздух был приятно теплым.

Странной, по-настоящему чужой и пугающей была почти полная тишина. Никто не произносил ни слова, раздавался только шум дыхания тех, кто находился поблизости, потом послышался легкий шлепок — это мужчина шлепнул себя по ноге, потом присвистнула женщина.

Люди стояли, широко раскрыв рты — так, словно собирались что-то сказать.

Потом они задвигались, стали смотреть друг на друга, порой подходили один к другому поближе, чтобы прикоснуться к незнакомому человеку. Люди шаркали босыми ногами, поворачивались в одну сторону, потом в другую, глазели на холмы, на деревья, усыпанные огромными, ослепительно яркими цветами, на покрытые лишайниками высоченные горы, на искрящуюся зеленоватую реку, на громадные камни, похожие на грибы, на ремешки и серые металлические контейнеры.

Кое-кто ощупывал лысые головы и лица.

Все погрузились в бессмысленные движения и молчание.

И вдруг женщина стала кричать. Она упала на колени, запрокинула голову и завыла. В тот же миг кто-то еще завыл — далеко, у берега реки.

Вышло так, словно крики этих двоих стали сигналами. Или будто у этих двоих были ключи от человеческих голосов и они отперли их.

Мужчины, женщины и дети начали кричать, вздымать к небу руки в молитве, бросаться на траву и прятать в ней лица, будто пытались спрятаться на манер страусов, или катались по траве туда-сюда и лаяли, как собаки, или выли, как волки.

Страх и истерия захватили и Бёртона. Ему тоже захотелось пасть на колени и начать молиться о спасении от Суда. Он жаждал милосердия. Он боялся увидеть слепящий лик Господа, который мог явиться над горами, — лик, который был бы ярче солнца. Он оказался не так храбр и безгрешен, как думал о себе. Суд был бы так ужасен, так бесповоротно окончателен, что ему не хотелось даже думать о нем.

Когда-то он фантазировал о том, что стоит перед Богом после своей кончины. Он представился себе маленьким и голым, стоящим посреди широкой равнины, похожей на эту, но он был там один-одинешенек. И тогда Бог, огромный, как гора, шагнул к нему. А он, Бёртон, не тронулся с места и с вызовом смотрел на Бога.

Тут Бога не было, но Бёртон все равно бросился бежать. Он мчался по равнине, толкая мужчин и женщин, на кого-то наскакивал, через кого-то перепрыгивал, и они катились по траве. Он бежал и вопил: — Нет! Нет! Нет!

Руки его бешено размахивали, словно крылья ветряка, отгоняя невидимые страхи. Цилиндр, пристегнутый к запястью, вертелся и мотался из стороны в сторону.

Когда он устал так, что уже не мог кричать, когда ноги и руки его налились свинцом, а в легких разгорелся пожар и сердце готово было выскочить из груди, он бросился на траву под ближайшим деревом.

Отлежавшись, он сел и повернулся к равнине. Люди перестали кричать и выть — теперь они все наперебой болтали. Большей частью они разговаривали друг с другом, правда, казалось, друг друга не слышали. Бёртон не различал отдельных слов. Кое-кто из мужчин и женщин обнимались так, будто были знакомы прежде, и теперь прижимались друг к другу, словно хотели друг друга уверить в том, что они именно те, знакомые, и в том, что существуют наяву.