Мир приключений, 1987 - [46]

Время от времени кто-нибудь оповещал, что секрет кармина им разгадан и желающие могут у него приобрести этот кармин в любом количестве. Но все эти сообщения кончались одним конфузом: не та краска, что у Волосковых, много хуже.

— Вот Бурлак-Стрельцов и не удержался, решил попробоваться, — сказал Елпатов, — благо обстоятельства к тому подтолкнули. Ему там подо Ржевом в пятнадцатом году наследство досталось. Приехал он во Ржев бумаги оформлять, в гостинице, как положено, остановился. Там его жулики и отыскали. Ну и надули в уши про Волосковых. А Бурлак-Стрельцов господин легковерный, не из вдумчивых — шалтай-болтай, словом. Да и кому не лестно секрет волосковского кармина открыть? Вот он и принял все за чистую монету. Загорелся. Ну, а Александра Яковлевича вы знали. Его таким делом недолго было в соблазн ввести. Он же, как дитя малое, был душа нараспашку до самого сердца. Вот и покуролесили они на пару во Ржеве. А толку, понятно, нуль.

— С кем же они во Ржеве встречались?

— С жуликами, естественно, — хмыкнул Елпатов. — Кто, кроме жуликов, мог их в соблазн ввести касательно волосковского кармина? Дело-то пустое.

— Но ведь Александр Яковлевич был еще дважды во Ржеве.

— Вольному воля, господин Косачевский. Покойный мог туда и трижды и четырежды ездить и каждую байку из собственного кармана оплачивать. Я же говорю: дитя малое. Какой с него спрос?

Косачевский вспомнил про свой давний разговор с Бонэ о премии Наполеона и спросил у Елпатова, не отыскали ли Волосковы равноценной замены краске индиго.

— Нет, чего не было, того не было. Если бы Волосковым это удалось, то им бы не грех было во Ржеве золотой памятник поставить. Краски, равной индиго, еще никто не изобрел.

— Однако Александр Яковлевич мне о таком открытии говорил.

— Кто же додумался до этого?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю, — засмеялся Елпатов. — Что-то вы, господин Косачевский, здесь напутали.

Может, действительно, он напутал или память ему изменила? Кто его знает. Твердой уверенности у Косачевского не было.

Он показал Елпатову заметки Бонэ о Кузнецовой-Горбуновой и Мирекуре. Елпатов надел очки, внимательно прочел, недоумевающе поглядел на Косачевского.

— Почему Бонэ интересовался этими людьми?

— Об этом разве что у него самого спросить можно. Да только покойники, сколь знаю, не очень-то разговорчивы.

— Но это может иметь какое-то отношение к ковроделию?

— Сомнительно.

— А к ржевским розыскам Александра Яковлевича?

— На это вам, господин Косачевский, никто не ответит.

Но в этом Елпатов ошибся. На свой вопрос Косачевский получил исчерпывающий ответ от другого человека. И этим человеком был Мансфельд-Полевой, которого заместитель председателя Совета милиции допросил в тот же день.

***

Робкий луч солнца, воровски пробравшийся через давно немытые стекла окна в кабинете Косачевского, высветил бледное личико потомка славных немецких рыцарей. Он смотрел на Косачевского жалобными голодными глазами и, похоже, готов был променять все подвиги прошлого на тарелку дымящихся наваристых щей и хороший ломоть пышного довоенного хлеба, который некогда продавался в любой хлебной лавке. Увы, такими сказочными сокровищами заместитель председателя Совета милиции не располагал, поэтому он предложил своему собеседнику (Косачевский тщательно избегал слова “допрашиваемый”) стакан чая и кусок похожего на замазку черного хлеба.

— А сахарок у вас найдется? — робко спросил потомок рыцарей.

— Найдется, — сказал Косачевский и, поставив перед ним сахар, рядом положил записи Бонэ.

— Вам это о чем-нибудь говорит?

— В каком смысле?

— Почему Александр Яковлевич собирал сведения об этих людях?

— Ну как же, как же — Мансфельд поспешно допил свой стакан, и Косачевский долил ему чая. — Ведь, по слухам, Мирекур во время своей поездки в Россию приобрел в Петербурге у Агонесова великолепный норыгинский ковер. И у Кузнецовой-Горбуновой был такой ковер.

— Какой ковер?

— Норыгинский.

— А что означает “норыгинскнй”?

Мансфельд был настолько удивлен этим вопросом заместителя председателя Совета милиции, что даже перестал жевать.

— Вы не знаете, кто такой Норыгин?

— Представления не имею.

Мансфельд вытер сомнительной чистоты носовым платком рот и веско сказал:

— Это был единственный в мире человек, который с полным правом мог бы претендовать на премию Наполеона…

— Позвольте, позвольте, — перебил его Косачевский, почувствовав, наконец, в своих руках нечто вроде кончика ниточки этого запутанного клубка, в котором прошлое каким-то образом переплеталось с настоящим. — Вы имеете в виду премию тому, кто отыщет равноценный заменитель индиго?

— Именно, — подтвердил Мансфельд.

— Мне покойный Александр Яковлевич что-то говорил об этом.

— Естественно, Александр Яковлевич очень высоко ценил заслуги этого выдающегося человека. В работе Александра Яковлевича по истории ковроделия, которую от так и не успел закончить, Норыгину должна была быть посвящена целая глава. Хотя это и не доказано, но специалисты убеждены, что Норыгин не только нашел равноценные заменители для большинства красок, которыми пользовались древние ковроделы, но и разгадал способы их изготовления и рецепты крашения.