Мир приключений, 1984 - [81]

— Не может этого быть! — уже вслух твердо сказала она. — Они нарочно такую сплетню пустили, чтобы нам тяжелее было.

Ее твердая уверенность убеждала многих лучше всяких доказательств. Из камеры в камеру летели сигналы: “Ленина не убили. Это провокация, ложь”.

Но положение арестованных становилось все труднее. Их почти перестали кормить. Из камер уводили на расстрелы теперь не одиночек, а целые группы. Ромашова и Кедрова каждую минуту ждали, что вызовут и их.

— Наши-то наступают, вот-вот сюда придут, — сообщила недавно приведенная в камеру женщина.

— Потому и лютуют напоследок, — заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..

***

По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.

Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.

В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку — мало ли чего…

— Кто там?

— Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь — сын заведующей.

— Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?

— В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня — вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти — опасно, к Мишке Камышову — людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел…

— Как же, как же, хорошо, что пришел, — говорил старик. — Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. — Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.

— Как умаялся парень! Ну, давай поспи, утром поешь.

Солнце еще только вставало, когда Андрей, будто его подтолкнуло, быстро поднялся и сел на лавке. Ну и спал — как провалился в глубокий колодец! Где это он? Ага, у Кузьмича… Он, кажется, что-то насчет еды ночью говорил? Андрей почувствовал резкий голод. За последние три дня он съел маленький кусочек хлеба да два яблока. Шел ночами, остерегался белых патрулей.

— Ну что, парень, выспался? — раздался с порога голос Федора Кузьмича. — Я только тебе ушицы дать хотел, а ты и заснул сразу. Сейчас подогрею — поешь. Может, сперва помоешься да рубашку другую наденешь?

Когда Андрей, умытый, в чистой сатиновой рубахе, доедал вторую миску ухи, старик, сидевший за столом и куривший неизменную самокрутку из крепчайшей махорки, сказал:

— И мать твоя здесь же, у меня, хоронилась. Да не усидела, к детям пошла. Там ее и взяли…

— К-куда?.. — поперхнулся Андрей. Он весь подался вперед, на глаза навернулись слезы.

— В арестантские роты. До сих пор держат. Мне верные люди говорили: на допросы каждую ночь водют. Ее и Катьку Кедрову, кладовщицу. Знаешь?

— А отец, дети как? — В прерывающемся голосе Андрея слышались и надежда и страх.

— Живы они. Давно не был у них. Но тоже горя хлебнули.

— Эх, мама, мама! Как же она оплошала? Ведь говорили ей: уходи из города. Что же теперь делать будем?

— Да она бы и здесь, у меня, пересидела, если бы потерпела немного. Вон, сказывали, наши-то верстах в двадцати пяти всего…

Стук в дверь прервал старика. Он вышел и через минуту вернулся с высоким светлым парнем в железнодорожной фуражке.

— Не бойся, это сын мой, Семка, помощником машиниста на паровозе работает. Он все понимает, может, присоветует, что делать-то. А это, — обратился Федор Кузьмич к сыну, — Андрей, сын нашей заведующей Евдокии Борисовны, ты знаешь. Разведчиком был у наших.

Парень с любопытством посмотрел на Андрея.

— Как сюда попал?

— Целая история получилась. Я, понимаешь, в Казань по заданию был послан, в глубокую разведку. Мы уже почти все сделали — еще один товарищ со мной был. А тут меня беляки и схватили. Хорошо, сведения я своему напарнику передать успел. Ну, когда меня в тюрьму-то повели, я и думаю: “Каюк, расстреляют!” Темно на пристани было, я в воду и сиганул. Что тут поднялось: стрельба страшная, прожектора. Уж не пойму — по мне ли все так стреляли или еще что было? Только задели меня по руке, вот тут. Но я до баржи какой-то добрался, никого на ней нет, и скобки железные к воде. Залез я по ним наверх, а она — палубная. Я в трюм и забрался, за какие-то ящики лег. Рубашку порвал, руку перевязал — крови потерял много. А потом незаметно уснул.