Мир приключений, 1967 - [55]

— Докажи, — повторил Благово.

— Пожалуйста, — усмехнулся Володька. — Как это у Северянина? Вы сейчас читали… «С жаркой кровью бурливее кратера…»

— «… Краснокожий метал бумеранг… И нередко от выстрела скваттера… Уносил его стройный мустанг», — закончил хор голосов на диване.

— Никаких скваттеров в Мексике нет и не было. Так звали первых американских колонистов на Западе. А Мексика была колонизована не американцами, а испанцами. А с бумерангом уж совсем глупо, — усмехнулся Володька. — Бумеранг — это оружие туземцев Австралии, а не мексиканских индейцев.

— А это не глупо? — закричал я, подыскав наконец аргумент на ненавистное «докажи», и поспешно процитировал: — «И я, ваш нежный, ваш единственный… я поведу вас на Берлин!»

— Это иносказательно, — возразил Благово.

— Рассказывай!

— Даже символично.

— Поехал!

— Читать надо уметь, — огрызнулся Благово. — Это патриотический порыв. Конечно, некоторым такие стихи не нравятся, они другие предпочитают! — Он театрально взмахнул рукой. — На днях сижу у зубника. В приемной у него на все вкусы газеты. Взял одну и читаю…

Благово эффектно замолчал — он знал свою аудиторию.

— «Как ныне стремится кадет Милюков… К желанным, заветным проливам… Должны мы добиться таких пустяков…» — продекламировал он и усмехнулся. — Дальше в том же духе. Взглянул на первую страницу — все ясно: большевистская газетка…

— Ну и что? — спросил я.

— Как — что? Значит, проливы, по-твоему, пустяк? Дарданеллы нам, как воздух, нужны. Ты был на лекции Кизеветтера?

Я вспомнил журчание о «великой исторической миссии России» и смутился. Средств для опровержения у меня не было.

— А ведь я знаю, господа, почему для него это пустяк, — продолжал Благово, презрительно на меня поглядывая. — Я вам расскажу сейчас кое-что. В конце концов, мы уже определились политически. Все мы сочувствуем кадетской партии…

— Кроме меня, — сказал я.

— Знаю, — пренебрежительно откликнулся Благово. — Его судьбы России не интересуют. — Он демонстративно кивнул в мою сторону. — Вы знаете, что он отказался работать для комитета.

Я никогда не был в суде, но мог бы точно представить себе состояние подсудимого, когда зал сочувствует прокурору.

— Это правда? — спросил Колосов.

Я молча пожал плечами.

— Он даже листовок не вернул, — ехидно прибавил Благово.

— Я их выбросил, — зло сказал я.

Меня бесил этот наглый барчук, но спорить с ним я не умел.

— Тогда с кем ты? С монархистами? С эсерами? С большевиками? Или, может, просто обыватель?

Я был «просто обыватель», но признаться в этом не мог решиться.

— По-моему, таким у нас делать нечего, — продолжал добивать меня Благово. — Кто не понимает, что кадетизм грядет…

— Куда это он грядет? — насмешливо перебил Володька.

Теперь на скамью подсудимых сел он, но и бровью не повел.

— Интересуюсь, куда? — продолжал он, обращаясь к замолчавшему Благово.

Тот наконец нашел ответ.

— На авансцену истории.

— А не на свалку?

— Ну, знаете… — протянул Благово и демонстративно развел руками.

Все сразу вскочили и закричали, перебивая друг друга, как на уличном митинге.

И сквозь шум мне показалось, что я слышу спор Благово с Володькой.

— Так думать могут только пораженцы!

— А кому нужна победа в этой войне?

— Хотя бы армии — кому!

— Солдатам?

— Ну, и солдатам.

— Солдаты — это народ, а народу нужна победа не в такой войне.

— А в какой?

— В гражданской, — сказал Володька и, оглянувшись на меня, прибавил: — Пошли. Нечего нам здесь делать.

Мы встали, провожаемые всеобщим свистом. Мимо нас, демонстративно заткнув уши, пробежала Зиночка. Мы вышли за нею.

Воскрешенное воскресенье. Трудно даже выговорить такое.

А между тем оно повторилось, или почти повторилось, как в подобии треугольников, когда углы равны, а треугольники-то, в общем, разные.

Все было как и тогда — те же встречи, те же споры, и гнев мой тот же, и та же беспомощность мысли. Только тогда я был один, никто не поддержал меня на кадетском сборище, я был осмеян и освистан. И ушел без всякого шума — выгнать не выгнали, но и остаться не попросили.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

А река времени, возвращенная назад, опять набирала скорость.

По закону подобия я догнал Зиночку у ближайшего подъезда на улице.

— Куда вы, Зиночка? Я провожу вас.

— Нет-нет, не провожайте!

— Но почему?

Она ускорила шаг. Я снова нагнал ее:

— Зиночка…

— Я, право, не виновата, но не надо, не провожайте. Позже я вам объясню.

— Когда позже?

Она оглянулась. Никого, кроме Володьки, сзади не было.

— Сегодня у всенощной, — сказала она и прошла вперед. Володька тут же подошел ко мне.

— Твоя? — спросил он.

— Она похожа на Катю Ефимову, — почему-то сказал я.

— А кто это?

— Катя? — удивился я. — Это необыкновенная… не девчонка, нет — она совсем взрослая. И она замуж выходит.

Я сказал о Кате Ефимовой совсем не то, что хотел.

— А тебе-то не все равно? — спросил Володька.

Я не ответил, потому что увидел Сашка. Он сидел за зеркальным стеклом пивной Шаргородского, у самого окна, и делал мне знаки.

— Иди за мной, — сказал я Володьке.

Мы вошли. Сашко подвинул к столу два свободных стула и произнес:

— На пирожные не рассчитывай. Наличность кончилась, а эти последние. — Он выразительно показал на пару пирамидальных пивных бутылок, окруженных блюдечками с воблой и моченым горохом.