Вслушиваясь в голоса врагов, Тимоша ощущал, как томительно-тоскливо сжимается его сердце. Он понимал, что беда, которая пришла так негаданно, неотвратима и ужасна.
Кто-то вынес в сени жировик, и теперь Тимоша видел, как по скатам крыши пляшут и мечутся уродливые страшные тени. Это жуткое зрелище отвлекло его даже на некоторое время от разговоров, которые продолжались внизу, в сенях. Может быть, потому, что уже было неважно, о чем там говорят, — все равно конец. Они ведь и спрашивать особо не станут: пришел ночью, да еще прячется, — значит, партизан. Эх, как получилось!
«Отец! Почему же ты не разрешил мне взять наган? — в тоске подумал Тимоша. — Разве ты не знал, что может так полечиться? Но ты ответил мне: „В разведку никто не берет оружия…“ Так я не в разведку только пошел, а за гранатами, которые прислали из города… Догадаться бы мне взять хоть одну из подпола. Их Матрена в картошке спрятала… Я бы им устроил!»
— У него там есть оружие? — спросил начальнический голос в сенях.
— Откуда я знаю? — глухо ответил Галактион. — Зашел человек переночевать, а вас услышал, на чердак убежал. Что же, теперь и пустить никого нельзя?
— Рассказывай! — приказал все тот же голос. — Поднимись на чердак и скажи, чтоб спускался. Не то всех твоих щенят передушим! Слышишь? И чтоб без фокусов.
Тимоша живо представил себе пять мордашек, глядящих с печи. Потом он вдруг услышал их крик, испуганный, беззащитный, донесшийся до него сквозь потолок. Тогда солдаты, верно, стали бить Галактиона, пока не догадались, что скрыться в доме можно в подполье или на чердаке. Бот бы ему спрятаться в подполе! А что тогда было бы с семьей Галактиона?
По последнему венцу стукнули жерди приставной лестницы.
— Последний раз говорю — иди! Скажи, чтоб спускался. И без фокусов.
Промерзшие перекладины заскрипели под тяжестью Галактиона. Его голова показалась под последним венцом неожиданно быстро. По крайней мере, так представилось Тимоше. Галактион тяжело дышал. Пар от его дыхания отливал радугой в свете жировика, горевшего внизу. Лица Галактиона не было видно, только темные очертания всклокоченных волос на голове.
Внизу стояла тишина. Изредка слышался морозный скрип. Кто-то из колчаковцев переминался с ноги на ногу.
Галактион проговорил глухо и хрипло:
— Спускайся, паря… Мне не себя… Детей пожалей…
Тимоша глотнул несколько раз:
— Иду…
И сошел вниз.
Повизгивали промерзшие перекладины времянки под валенками Тимоши. Колчаковцы стояли, смотрели, как он спускается. Огонек жировика уродливо освещал их задранные вверх лица.
«Может, ничего и не случится? — подумал Тимоша. — Напрасно я боялся…»
— Он! — закричал вдруг один из колчаковцев. — Он! Он в Еремеевке орудовал!
Колчаковец выхватил шашку из ножен, бросился к Тимоше, но его остановил взнузданный портупеей офицер:
— Куда?! Без тебя разберемся. Успеешь развалить ему башку.
— Он! — никак не хотел успокоиться колчаковец. — Попался, гаденыш!
Офицер стал перед Тимошей и, покачиваясь с носков на пятки хрупающих на морозе сапог, спросил:
— Правду он говорит?
— Нет. Я из Медведевки. Переночевать зашел.
— Ну, это мы проверим. И быстро. Пошли! Ты, Зацепин, с нами.
Тимошу провели в другую избу. Там за столом сидел другой офицер, с тощим лицом и щегольскими закрученными усами, с погонами прапорщика.
— Партизана нашли, господин прапорщик!
— Здесь? Так далеко от Горелого! Странно. Сознался?
— Никак нет. Вот Зацепин говорит, что видел его в Еремеевке.
— А! Так вот пусть Зацепин его и спрашивает.
«Откуда они знают о Горелом? Кто выдал? — Эта мысль словно обожгла сознание Тимоши. — Откуда им известно про Горелое? Что делать?»
Ему приказали снять полушубок. Он выполнил распоряжение машинально, не задумываясь, что бы это могло значить. Мысль его была занята одним: как отвести от отряда угрозу неожиданного налета карателей.
— Ну, будешь отвечать? — очень спокойно спросил поручик. — Имей в виду, у колчаковцев еще никто не молчал. Почему, зачем ты здесь? Кто послал?
Но Тимоша молчал.
«Что же они от меня хотят? — подумал он. — Они знают про Горелое урочище».
Тимоша смотрел в пол перед собой и видел, как поручик кивнул и Зацепин, плюнув в кулак, подошел к нему. Сильный удар опрокинул Тимошу навзничь. Он стукнулся головой о стену, потерял на мгновение сознание, очнулся от боли в животе, скрючился. Но удары сыпались градом. Зацепин бил его ногами.
Поручик снова задавал те же вопросы. Его голос доходил до Тимоши откуда-то издалека. Тимоше давали передохнуть, пить, брызгали в лицо и снова били. Поручик опять задавал свои вопросы.
В один из таких перерывов Тимоша осознал, что колчаковцы хотят окончательно увериться в местонахождении отряда, что они сомневаются в правильности своих сведений.
И, когда Зацепин, отерев пот и взбодрившись стопкой водки, вновь двинулся к нему, Тимоша, будто окончательно сломленный, заорал благим матом и на четвереньках отполз в дальний угол.
— Не надо! Не надо! Скажу!
Поручик махнул рукой, Зацепин отошел от Тимоши.
— Вот видишь, дурак, и заговорил. Начал бы раньше — не пришлось бы солдату об тебя сапоги обивать. Ну!
— Ушли они из Горелого… В Воронью падь перебрались.
