Мир приключений, 1957 - [61]

В ту же секунду Ганс Крафт выстрелил в нее, и машина рванулась. Даша упала на дорогу. Машина уходила по дамбе, не выровняв хода, сшибла столб с указателем «На переправу».

Теперь, лежа на дороге, Даша знала, что делать. Только вот автомат непослушно сползает с плеча. Даша ударила длинной очередью. Старалась попасть по низу, по скатам. Кто-то выскочил из машины. Позади уже бежали от причалов. Даша еще раз ударила длинной очередью и вдруг испугалась: а что, если наши, шальные, пьяные?

— Эй? — кричал знакомый голос. — Кто тут? Девчонка?…

— Она же ранена, братцы. Гляди, кровь… Машина!

Ее покачивало, но медленно, медленно. Ей даже показалось, что она стоит, как когда-то, на понтонном мосту в Днепропетровске, и он дышит, прогибается под проходящим паровозом. Ее поташнивало. И кто-то знакомый, как казалось Даше, чей-то очень знакомый голос говорил внятно и рассудительно:

— Знаешь ли ты, откуда течет Дунай? Прямо из фашистского логова, из самой Баварии… Вот то-то. Надо понимать — откуда Дунай течет…

48

Когда Пальффи Джордж выскочил из машины, в него стреляли с двух сторон: советская регулировщица, лежавшая на дороге, и Ганс Крафт из машины.

Он пробежал, согнув голову, зону обстрела, прыгнул через кювет, оступился и упал. Вскочил, чтобы бежать дальше, но нестерпимая боль в колене заставила снова опуститься на землю. Несколько часов, волоча ногу, почти ползком, он спасался от преследований, пока, обессиленный, не свалился в каком-то болоте.

Невдалеке была деревня. Порой оттуда доносились красноармейские песни или_ шум мотора-генератора, а однажды близко раздался глухой взрыв и всплеск воды: это, наверно, солдаты подорвали мину.

Ночью завыл пес.

Тоска и злоба охватывали Джорджа, когда он, лежа на помятом камыше, прислушивался к этим звукам: русские пришли в Европу и вот поют, глушат рыбу на ужин, и смеются, и с лошадьми разговаривают, задавая им овес, а он с распухшей ногой таится в болотной жиже. Здесь он залег на весь день. Ночью встал, ушел километров за двадцать. Днем снова отлеживался в болотной траве. Под вечер в замызганном кителе и синих галифе, в изодранных сапогах он пристроился к растянувшемуся обозу. Тут, в толпе солдат, обнаружил он, что китель его слишком грязен и, главное, нет подворотничка. Это открытие странно обеспокоило его. Он укрылся в куче наколотых дров на крестьянском дворе и просидел в них всю ночь.

Почему он выскочил из машины на переправе? Может быть, Крафту все-таки удалось спастись? Почему он просидел всю ночь в дровах? С ним творилось что-то неладное. Он это сознавал. И почему на рассвете, вопреки всякому смыслу, он выполз из поленницы и снова захромал по дороге?

Все, что он делал, было бессмысленно. И он испугался этого. Весь день и долгую ночь он сидел в мелколесье. Луна была очень яркая. И он вдруг поймал себя на том, что, выставив свои большие изогнутые пальцы, разглядывал между ними луну.

И снова он двинулся в путь. В пустом, заброшенном доме прифронтового села он шесть долгих ночных часов неподвижно просидел на подоконнике на пару с голодным черным котом.

49

В эту ночь Пальффи Джордж пытался трезво вглядеться в головокружительные петли своего жизненного пути. Этот венгерский аристократ, никогда не знавший даже перечня всех своих земель в придунайской долине, должен был признаться себе, что все эти годы метался по планете, как заяц в луче прожектора. Он уже десять лет не ночевал в своей любимой детской комнате, где в окна заглядывают нижние ветви столетних ив, где утром к завтраку идешь через уютнейший коридор, стены которого увешаны рогами всех оленей, когда-либо убитых графами Пальффи. Он был космополитом и бродягой, которого персиянка заклеймила страшным восточным ругательством.

Мотаясь по балканским дорогам — сегодня в Ямболе, завтра в Крагуеваце, — помощник венгерского военного атташе жил только страхом и ненавистью. Ганс Крафт с его страстью к точным расписаниям наводил на него казарменную скуку. В геометрическом черепе этого жидкоглазого маньяка жила только одна идея. И чтобы осуществить ее, Пальффи, не расставаясь с навязанной ему спутницей Мариной Ордынцевой, должен был два года колесить по захолустным городкам, заводить знакомства с провинциальными адвокатами из социалистов, мелкими служащими плоештинских нефтяных компаний, репортерами желтой прессы, пехотными офицерами, залечивавшими фронтовые ранения на пляже в Варне… Марина и Джордж входили в кафе под тентом, на городской площади, где многие отцы города сидели в табачном дыму за игрой в «джюлбар» или в бридж, и начинались расспросы. Ордынцева доставала из сумочки заготовленные фотографии и шелковый платочек. Эту роль вдовствующей невесты она выполняла превосходно. Они пополняли картотеку Крафта такими интимными сведениями о некоем Иовановиче или Андреашану, каких не смогли бы представить и о самих себе. Они выпытывали до мелочей, каким страстям предан человек: филателии, рыбной ловле, хоровому пению, изучению истории русско-турецкой войны, радиотехнике, монашеским молитвам.

Каждые три месяца Пальффи получал в германском посольстве секретный пакет на содержание своей образцовой конюшни. Из поездок он часто вывозил недурных восточных коней — годы пребывания в Иране не пропали даром, теперь он удачно барышничал. Нетрудно было также, пользуясь простодушным гостеприимством хозяев, подкинуть ампулу с культурой сапа в кормушку с овсом или просто втереть с помощью картофелины в ноздри или в губы понравившегося коня смертельную инфекцию.