Мир приключений, 1929 № 05-06 - [7]
Ему исполнилось 16 лет, сам «святой ишан Баба-Нияз» сказал, что он «жених», и отец выпускает его впервые на кобкару, выставляя призы.
Не один завистливый взгляд останавливается на гордо закинутой голове Тохтыра, на его тонких с крепкими бабками ногах, на подтянутом животе. У многих мелькает мысль: «Откуда у него такой жеребец? Не пошел ли этот парень по славным дедовским тропам в Афганские горы и не взял ли он там ножом или пулей этого доброго жеребца?»
— Чего плетешься, как ишак? — окрикнул его внезапно Усвали и подогнал своего жеребца. — Как думаешь? Один скакать?
— Да…
— А мы вместе. Нас пятеро. Все же расчета больше. Народу много, одному тяжело. Иди к нам! Потом, поровну разделим…
— Heт. Не хочу…
— Ишь какой гордый! И Мансур Асанбеков с нами, на что богач…
— …И он с ними… Жених? Жених… Справившись с собою, Самид спокойно ответил: — Нет, не уговаривай…
— Один поскачешь, ни зерна рису не возьмешь, а голову сломишь.
— Мой приз — Садатхон. А Садатхон я не делю…
Самид встал на стремена, подпихнул под себя халат и, опустившись в седло, отпустил повод. Впереди шарахнулся, осел с темной фигурой женщины на нем. Самид услыхал тихий окрик:
— Иери[7], Самид!..
Он узнал голос Садатхон. Разделить Садатхон? Скакать рядом с женихом, с богачем? Нет…
Взрывом пыли от прыжка закрылся жеребец. Ветром полетели назад обгоняемые. Самид крикнул:
— Иерии!..
— Иерии!.. откликнулись голоса, и за ним понеслось несколько джигитов.
Знакомая, сухая, вся изрытая копытами за прошлогодние кобкары долина сегодня показалась радостно играющему от быстрого бега сердцу — новой. И карнизы серых скал кругом, и синяя отраженным небом жила реки, и толпа разноцветная, переливающаяся, рассевшаяся по скалам, показалась невиданной и острой.
Под наскоро раскинутыми палатками продавался шашлык, плов, блины с бараниной. Всюду шныряли разносчики сладостей, продавцы чилимного дыма, изюма, фисташек. Толпа шумела, запасалась едою на время игры и взбиралась повыше на холмы. Бешеные кони разнесут в клочки всякого, попавшего под их натиск. На одном конце долины, на выступе полукругом расположились на ковре под карагачем, оценщики и судьи сегодняшней забавы. Они важно сидели, покусывая пучки душистой полыни, и поглядывали, как каждый из вновь прибывших, проезжая мимо них, старался выставить получше своего жеребца, дыбил его и с гиком пролетал мимо.
В середине судей сидел Султан ходжа. Он был красен, важен и любезен. Два мальчика узбека, сгибаясь как стебли камыша, приносили кок-чай, чурек, бикмес[8], фисташки в меду и сушеный виноград. Около свежезарезанных черных козлов с обрезанными головами и обрубденными до колен ногами. Уже близился полдень, когда Султан ходжа посоветовался с прочими судьями. — Начинается… — прокатилось по толпе дуновение шопота. Поднялся гул и крик, перемешанный со ржанием. Самид нарочно оказался позади, где его Тохтыр был свободен от тисков толпы.
Внезапно раздался глухой удар в барабан, протрубил тюйдюк[9], и вперед выехал медленно и величественно старик на белом жеребце. В руках его висел четырех-пудовой тушей окровавленный козел.
— Джигиты! помните, что позор— хуже смерти. Пусть возьмет козла достойнейший из вас… Байга!.. — крикнул он.
Козел описал дугу в воздухе, сотни рук взметнулись кверху, дикий ответный крик вылетел из грудей джигитов. Все толпище качнулось, закипело вокруг того места, куда упал козел, началась давка, и вся масса коней, взмахнувших рук, напряженно нагнувшихся спин, неудержимой лавиной ринулась по одному направлению…
Кобкара началась.
Первым, вырвавшись из толпы, держа козла перекинутым через седло, вылетел сын Султан ходжи — Джамад… Помогли ему его сторонники, желая подладиться к отцу, или кто иной, — неизвестно. Но он вырвал первый. Улюлюкая и крича, бледный от волнения, он, прижавшись к седлу, полетел напрямик к другому концу поля, куда уже бежал совет судей, чтобы принять победителя. Никто не ожидал такой прыти от мальчишки. Толпа, сидевшая на холмах, в неистовстве вскочила и, приветствуя Джамада, начала свистеть и кричать. Толпа джигитов, сталкиваясь и задерживая бег друг друга, кинулась ему во след. Но внезапно наперерез Джамаду, незамеченная никем сначала, группа из пяти джигитов, тесно сжавшись, вырвалась вперед и, круто повернув, налетела сбоку.
— Они… Усвали, Мансур… Они вырывают. Они возьмут, — замелькали мысли у Самида.
Не успел Джамад повернуть коня, как удар нагайкой полуоглушил его. Но ухватившись за луку седла одной рукой и за козла другой, выпустив из рук поводья, он упорно продолжал мчаться, сжатый со всех сторон конями джигитов.
Самид увидел, как Мансур, улучив момент, схватил козла. Джамаду предстояло или вырвать, или слететь под копыта коней, потому что отпустить— это позор, а позор — хуже смерти! Не обращая внимания на удары нагаек, Джамад дернул козла к себе, Мансур в это время дернул тоже, но с такой силой, что козел разорвался…
Толчок и сила разрыва заставили Джамада потерять равновесие. Все еще не выпуская части козла из судорожно сжатых пальцев, Джамад полетел под копыта лошадей…
Раздался оглушительный рев трубы, бой барабана, и джигиты, с трудом сдерживая коней, послушные сигналу, остановились, тяжело дыша. Козел разорвался и судьи это заметили. По правилам игры, тому, у кого останется большая часть козла, разрешается начать скачку от того места, откуда козел был брошен впервые.
