Мир приключений, 1929 № 03-04 - [10]
Лахтак поднял сонную голову, посмотрел на охотника. Но Эвелхут снова пополз, поскребывая ластом по льду. Осторожно укрепил ружье на деревянных ножках, приделанных к стволу. — Кхук! кхук!
Лахтак снова поднял голову, на этот раз быстрее, с тревогой. Охотник не дал ему одуматься. Выстрел — и тяжелая голова зверя, словно оборвавшись, сунулась в воду. Метко, и даже слишком. Хрупкая с краю льдина обломилась от резкого движения убитого наповал зверя. Лахтак медленно сполз на воду. Скорее! Если жирный, — еще немного продержится. Оставив ружье, Эвелхут бросился с копьем к лахтаку. Наконечник копья, впившись, останется в теле животного даже если оно утонет, а древко, прикрепленное длинным ремнем, всплывет, как поплавок…
Крак! — копья он не бросил. Оно едва спасло его от гибели, зацепившись концом за соседние льдины… Льдина, на которой он стоял, не выдержала упора ноги. Эвелхут провалился по пояс. Если бы не копье, он наверняка потонул бы. Как и все коряки, Эвелхут не умел плавать. Все же он кое-как выкарабкался. Но тем временем лахтак потонул.
— Каййе, отчего такая неудача?… Наверное Каманха совсем плохо шаманила… Какая некрепкая голова у этой девченки! Всегда в одно время о разном думает!
Он вынул нож и тупой стороной лезвия с досадой принялся выжимать воду из шерсти штанов и обуви. Подобрал копье и ружье и вернулся к собакам. — Куда же теперь ехать? Часа два он мыкался по льдинам, каждую минуту рискуя выкупаться еще хуже, если не совсем потонуть. Продрог. Давно бы пора вернуться — с берега все тянет да тянет.
— Чэх-чэх, чэх-чэх, — он круто завернул собак налево и поехал к берегу. И все бы обошлось хорошо, если бы не эта маленькая нерпушка. Она попалась как раз на самой дороге. Совсем еще детеныш. Но ее шкурка, такая чистенькая, нежная, с едва заметными темными пятнами, как серебряная блестела на солнце. Конечно, мясо и жир с такой маленькой в счет не идет. Но как обрадуется Каманха, когда он принесет ей эту красивую шкурку. Какие славные торбасы (обувь) сделает она себе из нее, каких понаделает мешочков для бус, иголок и прочей женской мелочи. Он скажет, что нарочно убил эту нерпушку, чтобы сделать ей подарок, и она смеясь схватит его за уши и прижмет к груди его голову.
Убить такую нерпушку не стоило труда. Но все же пока он над ней возился, береговой ветер, давно уже усилившийся, успел превратиться в частые яростные порывы. Несомненно лед уже начал отходить от берега.
— Хак-хак! Хак-хак-хак! Скорей, сухомозглые! — заторопил Эвелхут собак. Помчался по льду, плохо разбирая дорогу. Временами лед с треском выгибался под нартой, как резиновый. Один раз даже проломился и нарта стала тонуть. Но собаки изо всех сил, всеми сорока лапами уперлись в лед и вытянули нарту на надежную льдину. Невпервой им было спасать жизнь хозяину. И все же, когда стали подъезжать к берегу, ясно обозначилась темная полоса сажени в три шириной между пловучим ледяным полем и береговой закраиной.
— Так… Теперь как буду?.. Здесь останусь. — Спешить дальше некуда.
— Кхх…
Собаки остановились. Ветер все сильнее и сильнее. Если будет так один день — лед не уйдет. А если два, три… Лед уйдет в теплое море. Эвелхут погибнет… В прошлом году лед ушел в конце этого месяца… Сейчас все-таки рано было бы… А четыре года назад лед ушел как раз в это время и даже немного раньше… И унес Ахалли и Тэнгэлхута… А в прошлом году пропал Тнакуи, Муллинвиль с Ольховой речки… Нынче — я… А дядя Тальпываль спасся… Он нашел место, где лед задерживается дольше. Он поехал на мыс Иль‘ун… — На Иль‘ун! — блеснуло в голове у Эвелхута.
— Чэх-чэх-чэх! (налево) — Он замахнулся на собак остолом и снова началась бешеная езда, каждую ми-нуту грозившая смертью.
Худое опасное место скала Иль‘ун. Полно там злых духов. Потому что нехорошее дело было на этом месте. Давно, давно, еще старикам их деды рассказывали об этом, как о давнем— стоял там корякский острожек. И был этот острожек немирный — воевал соседние корякские поселки, уводил женщин и отбирал запасы. Потом пришли русские в Камчатскую землю. От самого большого начальника русских был указ: «Немирных инородцев тех усмирять всякими мерами, впрямь и заводом и из ума выводя и жесточью растрачивать». Проведали русские про Иль‘унский немирный острожек и явились усмирять его под началом «прикащика», «верного холопа царского». «Приниманы они были с честью и любовью, как приятели, дарены щедро, почиваны довольно и ни в чем не имели отказа» — так гласит казачья отписка царю Петру. И таким приемом «введены были в оплошность». Утром на другой день на Иль‘уне был праздник и большое шаманство. На самом высоком месте скалы торчал кол. На кол посажена мертвая голова «царева прикащика» — лицом к восходящему солнцу. Кругом лежали убитые холопы царские — казаки. Никто не спасся. Коряки плясали, пели, били в бубны, убивали собак и головы их тоже втыкали на колья к востоку. Собаки — это жертва душам убитых, которые теперь стали злыми духами— нинвигами. Трое суток без перерыва длилось празднество на скале Иль‘ун. Потом острожек скочевал куда-то далеко, на западный берег Камчатки.
