Мир приключений, 1929 № 02 - [23]
Да, это был период чванства и самоудовлетворения. Но вскоре наступили ужасные события на суше и на воде. Ненависть имеет свои приятные стороны, как остатки от хорошего мирного пира, по, когда они съедены, наступает нужда.
Нордин и Эберг, в общем, служили друг другу опорой и бок о бок боролись со скупой землей и морем, полным предательств. Теперь все кончилось, они были каждый отдельно поставлены лицом к лицу с врагом, более мощным, чем человек.
Когда минула половина лета и трава была скошена, Эберг сидел высоко на своем возу сена, пощелкивал бичем, подгоняя свою старую клячу, и смотрел сверху с выражением дьявольского торжества, как Нордин с помощью Ловиссы с трудом перетаскивал свое сено на жерди. Но когда пришло время копать картошку, Нордин испытывал жалкое удовлетворение, ибо у Эберга не было мотыги, и он должен был ценою огромных усилий проделывать лопатой то, что раньше казалось легким, как игра, при помощи лошади одного и машины другого.
Если Эберг владычествовал на земле, Нордин одерживал победы на воде. Эберг был теперь не только лишен лучших мест для ловли окуней, линей и угрей, но он с трудом справлялся без помощи Эберга со своею лодкой. Во время плохой погоды Нордин вытаскивал порой длинные лаги исключительно ради удовольствия видеть, как Эберг, относимый беспомощно в своей лодке течением, тащит драную сеть, полную водорослей. В общем, один был ничтожен на земле, другой — на море. Пришло время, когда Нордин вынужден был питаться одной рыбой, так как его корова перестала давать молоко, а он не мог отвести ее к быку, ибо паром принадлежал Эбергу.
Если бы не свинья, черные дни наступили бы для него еще до зимы. Но и напротив, в Альботне, не слишком пировали, ибо, отказавшись поневоле от рыбы, приходилось питаться хлебом и молоком. Конечно, мало удовольствия войти в спальню и услышать, как больная старуха требует рыбы. Ей ведь больше ничего не оставалось, как думать о пище. Ну, конечно, еще и о великой вражде. Ненависть раскаляет тех, кто сидит дома, сложа руки. Несчастье было в том, что Кристина не видела живой души, кроме Эберга, не имела никого, кому она могла бы высказать свои огорчения. Вот почему вся ее злоба часто падала на его голову.
Да, дела скоро так сложились, что нужда стала прорезывать скопившиеся тучи этой грозной вражды.
При таких обстоятельствах победил бы в конце концов тот могущественный здравый смысл, который имеет свою резиденцию в желудке человека, и примирение несомненно состоялось бы, если бы не случилось большое и ужасное событие. Свинья Нордина внезапно подохла. У Ловиссы было совсем особое обхождение с животными, такое, как если бы она имела дело с себе подобными. Она ходила за свиньей, как за ребенком. Она до такой степени боялась, чтобы животное не простудилось, что никогда не открывала окна в хлеву, так что несчастная свинья задыхалась в своем грязном логове. И вот однажды утром ее нашли с вытянутыми кверху ногами.
Это вызвало большую и жестокую печаль, которую скрыли, чтобы не давать Эбергу повода порадоваться. Но на следующий неделе Ловисса проговорилась, что она сама видела в корыте свиньи что-то странное и белое. И это сразу убедило в том, что тут кроется злодеяние людишек из Альботны.
Два дня спустя, собака Эберга валялась на картофельном поле с разможженной головой. Она была, правда, дворнягой, но, несмотря на это, обнаруживала все качества охотничьей собаки. В своих трудах Эберг не имел иного товарища и любил ее больше всего на свете. Он ушел за дом, чтобы Кордин не мог ни видеть, ни слышать, сел на чурбан и заплакал с причитаниями.
G этого момента ненависть сделалась дикой. Соседи начали наносить друг другу вред всеми способами. Нордин проводил большую часть своего времени в чирканьи по дну в поисках сетей, у которых Эберг обрезал веревки, а Эберг должен был стеречь своих коров, которые возвращались с поля хромые, с кровавыми ранами от ударов камнями. Ни один из стариков не решался больше оставлять без присмотра все, что ему принадлежало. Они бродили по острову, изнуряемые голодом, ненавистью и страхом, шпионили друг за другом, забыв об истинном поле битвы, которое было обращено к морю и жестокой природе.
Однажды в декабре, когда дул сильный ветер, Эберг расставил в заливе свои жалкие сети: слишком тяжко было обходиться без рыбы. Но, как мы уже сказали, он не решался удалиться со своего места, и потому захватил с собой ружье, чтоб убить тюленя, и Нордин никак не мог подобраться и порвать его сети, что он имел намерение сделать. Он также не мог тайком подоить коров Эберга, ибо они его так боялись после угощения камнями, что бежали в лес при его появлении.
Но огромные тучи набежали и тьма наступила скорее, чем этого ожидал Эберг. Он был охвачен смертельным страхом и ждал, что вот-вот увидит языки пламени, вырывающиеся из его дома. В таком волнении и страхе он уронил весло и, пытаясь его изловить, от усталости и напряжения не удержался и упал в воду. Зацепившись за край лодки, он понял, что его уносит ветер и течение в море.
Нордин услышал крики отчаяния в тот момент, когда он вносил в свою кухню охапку дров. Он с грохотом бросил дрова к печке и стал ходить взад и вперед, нелепо суматошась. Но вдруг он остановился и стал прислушиваться с ужасным напряжением нервов. Ловисса тоже слушала с содроганием. Затем они оба начали ходить и производить шум. Однако, беспокойство Нордина росло. Он топтался на месте, вздыхал, корчился, как червяк на крючке. И вдруг он вспомнил о большой рыбной ловле: сам он стоял на носу и вытаскивал из воды большие сети с блестящими при луне петлями, на веслах сидел Эберг, прекрасно знавший, как надо править на этих опасных глубинах… Нордин вспомнил и о тех утренних часах на островке Гельпан, когда они вместе ожидали перелета гаг. Пловучий лед поблескивал белыми искрами между скал, но вода была синей, как весной. Птицы, приготовленные, как приманка, прыгали, и наконец стая гаг пролетела. Раздавались выстрелы его и Эберга.
