Мир приключений, 1928 № 05 - [30]

Третье течение в одном рукаве своем представляет кое-что любопытное для характеристики мужской психологии самих авторов. Мы вправе это сказать, потому что автор рассказа не давал ни одного намека в этом отношении, и заключения писавших последнюю главу совершенно произвольные. Центром становится у этих авторов беременность Сони, «внушающая отвращение». Вот образцы. — Феникс остался, он влюблен, готов обнять весь мир. Но Соня забеременела. У Феникса явилось отвращение. Он задушил старуху мать, обокрал и ушел. — Или: Феникс остался, сделался секретарем Сельсовета, потом казначеем его. Соня забеременела, Феникс захватил казенные деньги и бежал.

Куда же однако, к какой из групп примыкает сам автор всего рассказа? В своей последней, не напечатанной главе, он оставляет Феникса в тихом приволжском уголке. На долго ли? Этого автор не берется решить. Было ли превращение Феникса последним, или случайности жизни снова толкнут его по разным дорогам? Этот вопрос даже не ставится автором.

Но читатели поставили его и решили в двух направлениях — противоположных, но в равной мере жизненных и литературных. В виду этого Редакция присуждает не одну, а две премии: обычную в 100 рублей и добавочную поощрительную в 50 р.

Премию в 100 р. на Конкурсе № 3 Систематического Литературного Конкурса «Мира Приключений» 1928 г. получает

НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ВАСИЛЬЕВ

(г. Майкоп, Северо-Кавказского края)

Поощрительную добавочную премию в 50 руб. получил

ВАСИЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ КУЛЬВАКИН

(ст. Павловская, Кубанского округа, Рабоче-Крестьянский Клуб)

За следующие заключительные главы к рассказу:

МОИ ПРЕВРАЩЕНИЯ

1-й ВАРИАНТ (Пессимистический)

…Нельзя не сознаться себе в том, что все предыдущие мои рассуждения чрезвычайно напоминают ту самую «хлестаковщину», которую я только что столь красноречиво бичевал. Я вздумал изобразить из себя так называемого хорошего человека, то есть, вернее, хотел заставить других людей поверить, будто во мне, все-таки, несмотря ни на что, больше хорошего, чем дурного. Но, ведь, на весах всегда неизбежно перетягивает то, чего больше и что тяжелее. И поэтому я решил, что эти женщины, неведомо для себя самих, должны помочь мне в новом моем превращении, — последнем или не последнем, — кто может сказать?

Жребий брошен, и игра начата… — в то время, как другие считают ее чуть ли не оконченной. В домике на Волге царят суета и волнение. Я — жених Сони. Ее мамаша в восторге и временно даже как будто забыла трудкнижку и мою предполагавшуюся поездку в Мурзаево. Это очень хорошо, так как в действительности я уже побывал не в Мурзаеве и сумел раздобыть себе паспорт, — только не с известным ей, а совершенно другим именем. В ожидании дальнейшего, я осушаю до дна сладкую чашу домашнего благополучия; я вкусно ем и пью; я пользуюсь огромным, почти безграничным доверием Татьяны Петровны; я даже написал пару новых стихотворений; наконец, я постоянно ловлю на себе долгие, нежные, полные доверчивого обожания взгляды моей невесты и, как влюбленный Аркадский пастушок, целую теплые, мягкие ручки, украшающие цветами мою голову… Поистине, изумительнейшее из изумительных превращений Феникса Ивановича!

Я уже сказал, что пользуюсь безграничным доверием моей будущей тещи. Будущей!.. Какой злой, едкой иронией звучит в моих ушах это слово! И ради того, чтобы прогнать от себя подальше все эти темные призраки раскаяния и ненужных колебаний, я перестаю раздумывать и взвешивать… Я — решаюсь… Ведь, стоит только протянуть руку… И разве я не сказал еще в самом начале, что подобные мне люди не думают и не заботятся о грядущем, ни к кому не привязываются, никого не любят, не знают никаких предрассудков, но лишь минуту удачи?

Сегодня утром я спросил Соню, серьезно ли она думает, будто для такого человека, как я, возможно, под влиянием женской любви, переродиться настолько, чтобы из глубины своего падения подняться (или, впрочем, может быть, еще ниже опуститься, — это зависит от точки зрения) — до уровня ее добропорядочного идеала?

— Вы вовсе и не падали никогда: вы просто сделали много ошибок, а теперь перед вами явилась возможность вполне, вполне исправить их, — воскликнула она, как и всегда, с наивной пылкостью.

— И ты веришь, Соня, в то, что я сумею и захочу воспользоваться этой возможностью? — Задавая последний вопрос, я почувствовал легкий, еле ощутимый, но тем не менее почти мучительный укол в том месте, где у всех порядочных людей, как говорят, бьется сердце. Может быть, мне стало чуточку жаль Соню. Я взял ее руку и несколько минут мы оба молчали сентиментально, прислушиваясь к шуму, реки под обрывом.

— Ну, конечно же верю, — промолвила она, те то убежденно, не то робко. — Не нужно и спрашивать об этом так часто…

… Осторожно отпустил ее руку и встал со скамейки, на которой мы сидели.

— Горбатого могила исправит, милая моя девочка, — сказал я, чувствуя себя в эту минуту негодяем наивысшей марки и в то же время очень красноречивым и умным психологом — Запомните это раз навсегда — вы обе, с Татьяной Петровной. В жизни нельзя быть идеалистами, нельзя верить в силу так называемого добра и думать, что в человеческой душе оно всегда пересилит зло. В большинстве случаев бывает как раз наоборот. Единственное, что остается в утешение не исправимым идеалистам — это надежда на то, что хоть на одно мгновение их ошибочной вере в чужую порядочность удалось пробудить в непорядочном существе сожаление о собственной низости.