Мир приключений, 1928 № 05 - [13]

Мы лежали, прислонившись друг к другу, возле упавшего дерева. В это время наша грубая одежда была сорвана с нас терновыми ветвями на нашем пути. Дождь безостановочно лил в густом, холодном мраке. Галлай говорил нежным и мягким голосом, точно обращался к даме. Я и теперь помню его слова:

— Пьер, — сказал он, — если вы будете жить, то будете жить из страха. Когда я умру, я умру потому, что боюсь. Страх, хотя мы и не допускаем этого, руководит всей нашей жизнью. Страх привел меня и сюда. Наш друг Аббемон научил меня, что значит это слово, как научил меня теперь смелости. В первый раз, когда я встретился с ним, он остановил меня в корридоре в Сен-Лоране и тут же сказал мне, что готовится побег и что я должен участвовать в нем, потому что у меня есть деньги. Я улыбнулся. Смешно было слышать такие слова от босоногого гиганта, имени которого я даже не знал. Но тут я почувствовал под сердцем острую боль, как укол. У Аббемона под рубахой был нож, и он уколол меня кончиком.

Шаги в корридоре спугнули его, а я постарался забыть эту встречу.

Как-то раз утром я не мог поднять головы. Я нашел длинный нож, запутавшийся в моих волосах и глубоко воткнувшийся в доски койки. Это Аббемон просунул в темноте руку между решеткой и приколол меня, как муху. Несколько дней спустя он проходил мимо окна конторы, где я сидел. Я встретился с ним взглядом и кивнул. В ответ он улыбнулся мне, и эта улыбка была так неожиданна и обаятельна, что я стал бояться только того, что не узнаю его ближе.

— Я, пожалуй, сделал ошибку, что рассказал вам про Галлая раньше, чем познакомил вас хорошенько с Аббемоном. Он содержался, как я уже говорил, в одной камере со мной и Бриером. Подойти к нему было легко, но снова надо было ждать, когда все будут спать. Наконец, мне удалось приблизить рот к самому уху отца Бруно Аббемона и прошептать его имя. Он удивленно взглянул на меня. Я приложил палец к губам и потом принялся рассказывать ему о нашем плане. Аббемон сел на своей койке, откинул назад голову и захохотал. От страха я застыл на месте. Тотчас же все остальные в крошечной камере проснулись, и поднялись вопросы, проклятия, сердитый, предупреждающий шопот. Аббемон указал на меня.

— Этот малыш, — сказал он, — он собирается уйти от нас и так добр, что приглашает меня. Понимаете вы, дураки? Один храбрый малыш собирается бежать!

Мгновение, в камере было полное молчание. Потом кто-то засмеялся, кто-то заворчал, выругался. Потом все снова улеглись. Вы понимаете, мосье? Они ему не поверили.

Аббемон продолжал говорить, не понижая голоса:

— Скажи мне, малыш, когда ты собираешься пуститься в путь и кого еще удостоил приглашения?

— Довольно насмешек, Аббемон.

Но Аббемон был уже со мной. Он толкнул меня и сказал!

— Говори же…

Когда я все сказал, он кивнул и повернулся на другой бок, чтобы спать.

Вы, конечно, поняли, мосье, что Аббемон нарочно говорил громко. Ни один шпион не соблазнился бы доносом, когда о побеге говорят вслух.

На следующую ночь нас наказали светом.

— Светом? — спросил я.

Лебрен нетерпеливо кивнул.

— Да, да. Это было вызвано смехом Аббемона. Это одно из своеобразных наказаний в Кайенне. На крючок посреди потолка на всю ночь вешается яркий фонарь. Это и все. Но в тюрьме, находящейся в сырой местности, на этой широте, вы можете себе представить, что это значит. Москиты, мухи, мушки слетаются на свет и положительно кишат в воздухе. После каждого такого наказания человека два всегда сваливаются в лихорадке. В колонии, мосье, это наказание называют «сухой гильотиной».

Но я продолжаю. Мы окончательно разработали наш план. В определенный вечер Галлай взялся подделать имя смотрителя на ордере, но которому нас пятерых должны отправить на работы. Этот ордер будет передан жирному французу-стражнику, который возьмет нас из камеры и выведет за город. Там он получит плату и вернется в тюрьму с рассказом о своей борьбе с нами и с поддельным пропуском, который послужит ему защитой. Он ничем не рисковал. Тюремное начальство не имеет ничего претив, когда остается меньше ртов.

4.

Наконец настал день побега. Вечером мы услышали в корридоре шаги. Стражник в хаки остановился у нашей решетчатой двери. Он повозился с ключами и среди испуганной тишины прочел наши имена: Лебрен, Бриер, Аббемон.

— Поименованные, — сказал он сухим голосом, — откомандированы на речные работы. Идите, свиньи.

Мы вышли, и дверь нашей клетки захлопнулась за нашей спиной. В темноте мы не разглядели, что со стражником были Аккарон и Галлай.

Стражник вывел нас за ворота тюрьмы. Мы маршировали по главной улице. Негры сидели в дверях своих лачуг и разговаривали при колеблющемся свете свечей. Вот конец поселения. Силуеты пальм на освещенном луной небе и легкое сухое шуршание банановых листьев. Впереди выростала густая тень джунглей. Дорога перешла в тропу. Стражник вдруг остановился.

— Довольно, — шепнул он, — платите деньги и уходите кончать самоубийством.

Галлай принялся отсчитывать условленную сумму, пятьсот франков, но стражник протянул руку.

— Я возьму все. Вам не понадобятся там деньги.

Бесполезно было протестовать. Галлай отдал ему все, что у него было.