Мир приключений, 1927 № 03 - [18]
Полуобезумев, он стал топтать и давить тысячи муравьев ногами, превращая их в кашу, затем, выплеснув содержимое из щитков черепахи, распахнул дверь, но в ужасе отпрянул назад. Насколько хватал глаз, перед ним, при свете побледневшей луны, была колыхавшаяся бурая масса безмолвных муравьев. Непреодолимо ринулись они в хижину, где человек снова заплясал безумный танец смерти на их трупах. Под его ногами лежал толстый ковер, тусклый как увядшая осенняя листва, но лавина вливалась все дальше и дальше, бесшумно, неумолимо точно.
А затем?… Затем муравьи поползли по веревкам, которыми гамак был прикреплен к крыше… поползли к его больной жене. На один миг в мозгу Джулио Видаля пронеслась мысль, что он отнесет жену на берег, где был его плот и его спасение. Но ужасная боязнь споткнуться, поскользнуться с этой ношей на спине, поднялась в его горле, как какой-то огромный клубок. А вместе с ней закрался и столь чуждый ему эгоизм. Спастись бы только от этой ужасной смерти, — скорее, как только несут ноги!
В тусклом свете утренних сумерек по лужайке к озеру бежал мужчина, как какое-то дикое животное, то спотыкаясь и шатаясь, как пьяный, то падая от изнеможения…
Когда через несколько дней Джулио Видаль вернулся в свою хижину, он нашел в ней только чисто обглоданные кости.
Муравьи сделали свое дело.
На Литературный Конкурс прислано множество рассказов без соблюдения основного условия — анонимности автора. (См. проспект Конкурса в 8 и 9 «Мира Приключений» за 1926 г. и в № 1 за 1927 г.).
С другой стороны, мы получили ряд заявлений, что условия Конкурса опубликованы впервые только во второй половине декабря, и что 1-е марта — последний срок представления рукописей, — является слишком кратким.
Уступая многочисленным пожеланиям, Редакция решила продлить СРОК принятия рассказов на 1 месяц, т. е. ДО 1 АПРЕЛЯ 1927 г.
Настоятельно обращаем внимание на необходимость соблюдения условии Конкурса, без чего присланные рукописи не могут считаться конкурсными.
МАХАУ
Рассказ Б. Ларионова
Рисунки с натуры И. А. Владимирова
От цветника пахло мятой. Вольно качались молодые тополя, где-то на карагаче пел соловей, и ему подпевал Юлдаш-прокаженный.
Слушали их: старый, полуразвалившийся киргиз, несколько безносых женщин и кривая на один глаз собака Балык. Луна над их головами бесстыдно освещала все безобразное и уродливое. Ее нежный цвет мешался со страшными язвами на лице Юлдаша, а запах цветов в рассаднике переплетался с гнойным зловонием, идущим от массы неподалеку спящих людей. Получалось нечто специфическое для кишлака Махау — кишлака прокаженных.
100 метров в длину, 15 в ширину — прямоугольный двор. По стенам, закрытые навесом, стояли нары. Рядом растянулись огороженные квадраты цветников: мак, культивированная мята и еще какие-то растения с широкими, громадными листьями.
Хотя были и нары, десятки здешних жителей предпочитали спать просто на земле, не желая затруднять себя лишним движением, чтобы влезть под навес. Где их заставала ночь и желание спать, там и спали.
Каждое утро, просыпаясь, они нудно растирали свои язвы, получали от аксакала обычную порцию завтрака, торопливо съедали ее, недоверчиво косясь на товарищей, потом толпой собирались у старого Барабая и хохотали над его идиотскими выходками. Барабай — костяк с лохмотьями мяса на нем, — уже сошел с ума. Он прыгал, как лягушка, на четвереньках, бессмысленно, по рыбьи пучил глаза. На его безобразную голову сыпали песок, бросали щепки и, когда он, прыгая на руках и ногах, хрипел, раскрыв рот, как хамелеон, все хохотали. Хохот тоже был специфический, безжалостный и почти бессмысленный. Когда же надоедал Барабай, занимались собакой или сидели на солнце, ковыряли язвы и ловили насекомых в ожидании обеда.
У таких, как Юлдаш, недавних жителей этого поселка, остались еще воспоминания. В летний светлый вечер сильнее разгоралась боль о прошедшем. Сон не приходил к измученному, потухающему сознанию. Представлялись счастливые соседи по дорогому дому: они теперь усиленно работали на бахчах и в садах. как просили мускулы тела привычной работы! Бывало, в это время, вместе с закатом солнца, Юлдаш грузил арбу дынями и арбузами и отправлялся в русский город к завтрашнему базарному дню. Из-под чадры, открываясь только для него, смотрели черные глаза жены — Кызылгуль. Они светились печалью и любовью. Кызылгуль будет всю ночь тосковать по ласкам мужа, но не смеет сказать ему, грозному и деловому о своих ничтожных женских горестях. Зато после базарного дня Юлдаш веселый, с пением, въедет во двор, оденет смеющейся хатун оловянный браслет на руку и взамен его ущипнет плотоядно, до слез, молодую женщину.
Так текло его маленькое счастье. Но, однажды, проснувшись для трудового дня, он обратил на свое лицо внимание жены. Под глазом на щеке оказался большой нарыв. Кызылгуль с ужасом бормотала заклинания. Она была знакома с этой болезнью. В шайхантаурской части уже заболел также младший брат. Это было давно, давно. Она помнит, как жители шайхантаурской части ночью ворвались к ним в дом и силой увели брата в Махау.
