Мир приключений, 1922 № 01 - [5]
— Милости просим, произнес комендант, церемонно отвешивая по клон вошедшим новобрачным и, в присутствии гостей, которым он ука зал места, сказал приветственную речь.
Речи, в особенности застольные, были в большой моде, вместе с предупредительностью и утонченной товарищескою вежливостью; но было принято, что больше трех минут речь не должна продолжаться. Общие места, заезженные фразы, повторение и нагромождение доказательств там, где мысль была ясна, не допускались и считались дурным тоном, точно также, как и длинные стихи, от которых требовалась музыкальная сжатость формы и содержания. — Зарвавшегося оратора не прерывали криками «довольно!» но председатель собрания нажимал кнопку, и раздавались оглушительные рукоплесканья из горла граммофона. Из особого добродушного отношения к толстому коменданту, выслушали до конца его вступительную приветственную речь, затянувшуюся до пяти минут. Платформа в середине стопа вдруг выдвинула чудесные из тончайшего фаянса, на вид настоящие серебряные с матовыми украшениями поскочинские суповые миски и блюда, и комендант, как истый метрод’отель XIX века, вооруженный салфеткой, снял крышки и стал, начиная с новобрачных, угощать присутствующих и наливать в бокалы легкие вина.
Весело было всем. Забавляли замечания коменданта, непривычный вкус изысканных закусок и блюд, остроты; чокались, по примеру коменданта, с Ильей и Эрле. А молодой человек, избранный председателем стола, предложил, чтобы речь была сказана каждым, но чтобы длилась не больше одной минуты и чтобы она представляла собой крылатое слово. Если же кто умудрится на речь еще короче, того Эрле поцелует.
— Премия удовлетворяет, товарища?
— О, мы заранее завидуем счастливому сопернику! Нельзя было придумать лучшей премии! раздались голоса.
— А товарищ Эрле согласна?
Эрле прикрыла до половины лицо цветком и сказала:
— Согласна!
После белого, как снег, сливочного лебедя из миндаля и сахара — совсем во вкусе московских боярско-купеческих пиров — и искристого розового шампанского — все, все было в древнем стиле! — начались речи гостей.
Кто говорил прозой, кто стихами; были яркие сравнения и бросались блестящие образы. Один товарищ даже пропел приветствие звонким, как стеклянный колокол, тенором; но не было ни одного экспромпта, удовлетворявшего одноминутному сроку. Иные растягивались на полторы минуты, иным не хватало несколько секунд, чтобы удостоиться премии. Очередь дошла до самого Ильи. Он встал и сказал:
— Ровно одна минута! вскричал комендант, державший хронометр в руке, и ударил, как в гонг, в большое серебряное блюдо. (Работы древнего фабриканта Сазикова — пояснил он потом).
— Это даже несправедливо! — сказал председатель со смехом, — товарищу Илье все, и мимо нас скользнул, как быстролетный солнечный луч, никого не задев, поцелуй Эрле!
Эрле, улыбающаяся, бросила взгляд на Вольдемара, безмолвно сидевшего в конце стола. Он не притрогивался к еде, чувствуя себя отверженцем, и только пил. Комендант несколько раз хотел спросить его, кто пригласил его, но некогда было, и мешало хлебосольство.
Встал Вольдемар и сказал:
— Я тоже гость, и мне принадлежит последнее слово. Эрле, разреши!
Эрле кивнула головой.
Тогда Вольдемар вытянул вперед правую руку и откинул обшлаг рукава; позорно засверкало на его руке золото массивного гладкого браслета. Он произнес:
— Мертвый приветствует живых!
— Премия! — вскричала Эрле, побледнев, сама обошла стол, направилась к Вольдемару:
— Учитель, — вот мой поцелуй, и шопотом прибавила: — и наше прощение.
Он принял поцелуй, низко поклонился ей и всем и исчез в чаще кустарников, которыми зеленел угол эстрады.
Вскоре фигура его мелькнула у решетки воздушного балкона.
Невольно головы пирующих повернулись в ту сторону. Пир затянулся: плыли и клубились предзакатное облака, подобные гигантским опалам. Они удалялись в бесконечность, то и дело, меняя одни причудливые формы на другие. То они принимали очертания светозарных призраков— людей и животных, то развалин фантастических городов. Налетом серого пепла постепенно покрывались уже отсветы красной меди, в то время, как еще ярко горели раскаленные края облаков. Веяло беспредельностью и первозданной мощью с тускнеющих небес.
Вольдемара на балконе не было.
Предчувствие не обмануло Эрле. Илья тоже разделял ее сумрачное молчанье, когда они летели обратно в благоуханную летнюю ночь в свое общежитие, сопровождаемые кортежем товарищеских радиопланов, освещавших им путь разноцветными огнями и ракетами.
На другой день, утром, недалеко от реки, на песчаной дюне был найден труп Вольдемара.
Браслет был снят с его руки и поступил в музей Судебного Трибунала. С золота было стерто имя Вольдемара и вновь награвировано: «Браслет последнего преступника».
Это было гордо, самоуверенно и даже заносчиво; но возможно, что Республика Гениев в самом деле не увидит больше преступлений, которыми страдало человечество в старые, страшные, кровавые года.
Иероним Ясинский.
Дом Книги 1922 г.
ДЖЕК ЛОНДОН
Бродяга, исследователь новых стран, рыболов, золотоискатель и чернорабочий, социолог, философ фермер — вот кто был покойный Джек Лондон. Его разнообразную деятельность всего вернее разграничить так: прежде всего он был искатель приключений, который шел по многим стезям и брался за все, что попадалось под руку; затем — сельским хозяином, жившим в более нормальной, хотя и не в такой бодрящей атмосфере и, наконец, — литератором по призванию; все остальные поприща отходят на задний план.
