Мир полуночи. Партизаны Луны - [4]

Все притихли.

— Ну и ладно, — сказал Андрей, почувствовав неожиданную злость: на одноклассников, на Кобыла, но в первую голову — на себя самого. Зервандова права — надо было поломать игру. Объединить всех и поломать эту игру. А он не догадался, дурак. Догадалась Зойка-помойка. — Значит, так. Пусть так.

— Мало сказать «пусть так». Нужно понять, почему так. И ряд причин мы уже знаем. Во-первых, тебе мстили за прошлую игру. За пистолет — Кобыл загнул палец. — Во-вторых, тебя не боялись, когда пистолета нет. Не ожидали ответного удара. И попали в точку. Ты раздал все жизни — и оставил себе все смерти. Значит, ты предсказуем, и это, при всей силе характера, делает тебя слабее других. И в-третьих, — учитель обвел взглядом класс, — все знали, что ты встретишь поражение достойно. Не будет зареванных глаз, соплей, криков, обещаний больше не разговаривать. Ты всем простишь. Убить тебя — меньше истрепанных нервов. И это — тоже твоя слабость. Понимаешь, когда внутренняя сила оборачивается против тебя же — это слабость. А теперь я предлагаю всем подумать вот над чем. Разумно ли это, целесообразно ли — выдавать шансы на смерть наиболее достойным? Ведь это против природы. Против общества. Против жизни, наконец.

Он прошел обратно и сел на свой пенек.

— Игра — это, конечно, всего лишь игра. Но у этой игры есть цель: заставить вас задуматься о ценности жизни. Чего стоит моя жизнь среди других жизней? За что меня ценят люди? Могу ли я людям давать больше?

— Погодите, — сказал Андрей. — Николай Иванович… А можно вопрос?

— Да, я слушаю.

— У вас у самого пайцза есть. — Андрей показал на квадратик серьги в ухе Кобыла: тоненькая пластиночка отполированного орехового дерева с вмонтированным кристаллом-чипом. — И вы думаете, что вы… достойны ее иметь, да? Иначе ведь отказались бы.

— Иначе бы отказался, — кивнул Кобыл.

— А у моего отца нет. Значит, он недостоин?

— Не обязательно. Он у тебя, кажется, переводчик?

— Да.

— Статусные чипы раздают, принимая во внимание профессиональные достижения, а не человеческие качества, Андрей. Я не думаю, что твой отец плохой переводчик, но в этой профессии нужно добиться очень-очень многого, чтобы быть замеченным извне… И социальной активности твой отец, наверное, тоже не проявляет?

— Не проявляет, — согласился Андрей.

— Ну вот видишь. Похоже, он просто не стремится заполучить пайцзу. Я не знаю, что должно быть дороже — принципы или счастье семьи, тут каждый выбирает для себя, — но отсутствие пайцзы само по себе не говорит о том, достойный человек твой отец или нет.

— Значит, и эта ваша игра ни о чем не говорит. Может, если будет настоящая смерть грозить, я испугаюсь до судорог и всех продам. А кто-то, кто сегодня мне метку выдал, меня спасет. А настоящей ценности жизни… этого мы не узнаем с фишками.

— Не узнаем, конечно. — Кобыл нарочито-утомленно вздохнул. — Но задумаемся. Андрей, послушай, неужели тебе неинтересно разобраться в собственных мотивах? Понять, почему ты сделал тот или иной выбор?

— Нет, — мотнул головой Андрей.

— Странно. Ты предпочитаешь действовать как автомат, руководствуясь заложенной в тебя родителями программой, или сам выбирать свой путь?

— Я не следую никакой программе. Я выбрал все сам.

— Это очень просто проверить. Можешь ты хоть раз отступить от своих правил? — Кобыл погремел в кулаке черными метками Андрея. — Если не можешь, значит, никакой свободы у тебя нет.

Андрей не знал, что ответить. Он запутался. С Кобылом всегда было так: при помощи каких-то аргументов учитель загонял его в зыбучие пески, где, куда ни ступи, трясина неправды, и остается только тупо стоять на одном месте, упрямо повторяя одно и то же. Так было и в прошлый раз: он не мог ответить, почему слабых обязательно надо защищать, просто твердил, что надо — и все. И вот сейчас он снова дурак дураком, и мир вокруг стал каким-то чужим и незнакомым. В знакомом Андрею мире многое было само собой разумеющимся: держи данное слово, не предавай, не подставляй друзей, не беги от драки и не напрашивайся на нее, делай добро всем, кому можешь, поддержи падающего, утешь плачущего, успокой боящегося, развесели унылого… А у Кобыла все делалось туманным и расплывчатым, и на каждый случай существовали какие-то сложные алгоритмы, и по всему выходило, что Андрей дурак — хотя выводы вроде бы Кобыл делал те же самые. Или почти те же.

— Может быть, и нет, — сказал он, уже изрядно рассерженный — в таких случаях он говорил короткими фразами. — Ну и черт с ней тогда.

— Ну, вот мы и пришли к выводу, что в критических ситуациях принципы могут оказаться важнее свободы. — Кобыл развел руками. — Ладно, было хорошо, но урок подошел к концу.

Андрей встал с бревна. Чувствовал он себя как отбивная.

* * *

— Максим Максимович? — Рукопожатие Жеребцова было в меру крепкое, в меру мягкое, сухое — профессиональное. — Садитесь, пожалуйста.

Кабинет располагал. Его хозяином был мужчина, поэтому ноги вошедшего не утопали в ковре, кресла и пуфы не угрожали удавить в плюше, и по стенам не вились традесканции — напротив, все было очень аскетично, сдержанно, в серых и белых тонах.

— У меня разуваются, — предупредил Жеребцов.