Мир полуночи. Партизаны Луны - [128]

Он не пришел в следующую субботу. И в воскресенье тоже. Все было хорошо. Как раньше. Как до того. А в пятницу днем в обеденный перерыв она решила все-таки выпить кофе в парке — и на подходе увидела блик на стеклянной стене. И вдруг удивилась себе, ощутив непонятное облегчение. Глупо и смешно. Смешно и глупо.

Она спустилась к озеру, подобрала гальку. Почти на ходу, резко, с захлестом бросила камешек от бедра.

Шлеп… шлеп… шлеп… шесть раз. Круги на воде — как на мишени.

В двадцати шагах от нее из ольховых зарослей выстрелил другой камешек. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп… Одиннадцать.

Не буду. Незачем. Все я знаю про их координацию движений. И читала. И видела.

Плоская шершавая поверхность. Камень слегка скошен вправо, повернуть. Не то. Семь.

Новый выстрел из соседних кустов. Девять кругов-мишеней… Сложная вязь переплетающихся окружностей… Небрежен? Поддается? Смешно.

Девять. Если сейчас и у него…

Двенадцать.

— Не отчаивайтесь, — прозвучало оттуда. — Поверьте, значение имеют только опыт и удача. А опыта у меня не так много, как вам кажется, — я не практиковался около четырех веков.

— Вы смотрите на меня как на предмет.

— Стараюсь, Инна Сергеевна. — Он оказался рядом (не шелохнулся ни один лист в кустах) и посмотрел на нее. — Мой… симбионт понимает, как можно хотеть красивую вещь. Присвоить, хранить… Пока я вижу вас так, он тоже видит вас так — они ведь неразумны в нашем смысле слова. Или сверхразумны, что, с моей точки зрения, одно и то же.

— Что значит — «симбионт»?

— Некая сущность, неразрывно связанная со мной и делающая меня тем, кто я есть. Она хочет быть моим хозяином, но пока что хозяин я. Ей приходится довольствоваться контрибуцией — дважды или трижды в год.

— Я… считала, это требуется чаще.

— Молодые чувствуют жажду больше. И плохо умеют ей противостоять. И обычно не понимают зачем.

Пинна подобрала гальку. Бросила. Пять.

— И как вы выбираете этих двоих-троих? С некоторых пор я пытаюсь понять, как можно оставаться порядочным людоедом.

— Это либо мои враги, либо приговоренные к смерти преступники, либо люди, готовые отдать мне жизнь добровольно.

— Лотерея?

— Личное соглашение. Мы встречаемся, я присматриваюсь к человеку. Если он кажется мне подходящим — нет семьи, нет близких друзей, его смерть не причинит никому боли, — мы знакомимся. Он узнает меня поближе, если хочет. Если нет, мы больше не видимся с ним. Я говорю ему правду о своих — точнее, моего симбионта — намерениях. Если он говорит «нет», значит, нет. У меня достаточно неприятелей, а на выбор среди приговоренных у меня безусловный приоритет.

— Но вы предпочитаете личные соглашения…

— Да. Действует дольше.

— Ваш…

— Референт.

— Референт сказал, что вам почти пятьсот лет.

— Меньше. Я родился через двадцать лет после основания Петербурга.

— И вы всегда…

— Врагов хватало всегда. Я ведь пошел на инициацию ради мести. Мне было семнадцать лет, я мало о чем думал, кроме этого. Это было на Камчатке, где я отбывал ссылку.

— В семнадцать лет?

— Я попал в Охотск в одиннадцать, вместе с родителями. Отец угодил в опалу в последние месяцы правления Петра Второго — он так и не узнал почему. Да и я потом не узнал. Там тогда все тряслось: кто-то что-то кому-то сказал, кто-то что-то перепутал… — Волков нашел наконец подходящую галечку, бросил. Девятнадцать. За середину ушло. — Мы жили в Охотске почти свободно. Я даже в море ходил. В Охотске тогда строили порт, вернее, притворялись, что строили. Когда вернулась экспедиция Беринга, им просто некуда было деваться. Я был молодой, сильный. Считать хорошо умел. Чертить отец научил. А люди Беринга были в таком фаворе — что им дела предыдущего царствования? Все уже сладилось почти. Я не знал тогда, да и никто у нас не знал, что летом тридцать седьмого Миних взял Очаков, и кто-то в Петербурге решил, что он стал весить слишком много. Отец во время оно был знаком с ним довольно коротко. И по нашу душу приехали. А начать решили с меня. Думали, что проще развязать язык мальчишке.

Пинна вдруг почувствовала, как откуда-то изнутри накатывает тяжелая, медленная ярость — ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это не ее ярость. Просто Волков, видимо, забыл блокировать волну.

— Я молчал довольно долго. Не знаю, смог бы я продержаться сам или нет. Наверное, нет. Они хорошо знали свое дело, и им был очень нужен результат. И тут мне повезло. Или не повезло. Предыдущий губернатор зря забыл про порт и зря заелся с Берингом. Его посадили. И назначили нового, из ссыльных, кто под рукой. Бывшего петербургского полицмейстера, графа Девиера. То есть тогда не графа. Уже. Или еще. Это замечательная должность была — генерал-полицмейстер при Петре.

Пинна кивнула. Восемнадцатый век ее не очень интересовал, но она запоминала почти все, что читала, а читала много. С книгами, особенно с научной литературой, было спокойно. Она вдруг подумала, что Волков даже не спросил ее, знает ли она, кто такой Петр Второй или Беринг. Ах да, конечно. Если бы она не понимала, он бы заметил.

— Но отца уже успели. Он увидел меня — и не выдержал, оболгал себя, мать, родных, друзей… А дальше Охотска ссылать некуда. Все пошли под топор — я один торчал у них как гвоздь в сапоге.