Мир от Гарпа - [5]

В тот вечер Дженни Филдз легла в постель, положив спринцовку с горячей водой под спину между лопатками. Она надеялась, что зажимы на резиновой трубке не протекут, но на всякий случай сжала трубку в руках, сунув наконечник с мелкими дырочками в стакан. Всю ночь Дженни пролежала без сна, слушая, как капает вода, вытекающая из спринцовки.

«В этом грязном мире, — думала она, — ты или чья-то жена или чья-то шлюха; а если нет, то скоро станешь тем или этим. Если же ты не жена и не шлюха, все наперебой уверяют тебя, что с тобой не все в порядке». Но она-то была уверена, что с ней все в порядке.

В эти часы, несомненно, и родился замысел книги, которая спустя много лет принесла Дженни Филдз славу. По справедливому, но не очень изящному выражению, жизнеописание уничтожило пропасть между литературными достоинствами произведения и его популярностью, хотя, по утверждению Гарпа, труд его матери обладал не большими литературными достоинствами, чем каталог Сиерса[2].

Что же толкнуло Дженни Филдз на шаг, не укладывающийся ни в какие рамки, шаг, о котором пойдет речь немного ниже? Ни ее высокоученые братья, ни тип, заливший ей униформу своей кровью в зале кинотеатра. Ни даже материнские спринцовки, из-за которых Дженни в конце концов выставили из квартиры. Квартирная хозяйка (скандальная дама, которая по какой-то загадочной причине видела в каждой женщине потенциальную шлюху) обнаружила в крохотной комнатке Дженни сразу девять спринцовок. В воспаленном воображении хозяйки это могло означать только панический страх заразиться — разумеется, вполне обоснованный — и, конечно, свидетельствовало об их применении в фантастических масштабах, что подтверждало самые худшие ее подозрения.

Что она подумала о дюжине новых пар туфель для медсестер, так и осталось тайной. Но Дженни вся ситуация показалась просто абсурдной. К тому же предусмотрительность матери возбуждала в ней самой однозначные эмоции, и она, не вдаваясь ни в какие объяснения, съехала.

Но все это не имеет никакого отношения к ее, ошеломившему всех, шагу. Как ни парадоксально, братьям, родителям и хозяйке — всем им казалось, что она чуть ли не одержима сексом. Дженни решила никому ничего не доказывать: еще подумают, что оправдывается, и сняла небольшую квартиру. Это вызвало новую лавину спринцовок от матери и коробок с туфлями от отца. Ее поражал самый ход их мыслей: если уж дочери суждено быть шлюхой, пусть она будет шлюхой чистоплотной и хорошо экипированной.

Война в какой-то мере отвлекала Дженни от горьких мыслей о непонимании со стороны родных, от ожесточения и чрезмерной жалости к себе; впрочем, у Дженни никогда не было склонности к самокопанию. Она была хорошей медсестрой, и работы у нее все прибавлялось. Многие сестры шли служить в армию, но у Дженни не было желания менять униформу и плыть за море; она трудно сходилась с людьми, и ей не хотелось терять привычное окружение. Кроме того, соблюдение субординации раздражало ее даже в «Бостонской Милосердия», и она не без основания полагала, что в военно-полевом госпитале с этим будет еще хуже.

Ну и, конечно, там ей не хватало бы детей. В общем-то из-за этого она и осталась в больнице, несмотря на то что многие сестры ушли. Ей очень нравилось помогать матерям с новорожденными младенцами, тем более что вдруг появилось слишком много детей, чьи отцы были или далеко, или погибли, или пропали без вести. Дженни изо всех сил старалась утешить одиноких матерей. В глубине души она завидовала им. Для нее ситуация была бы идеальной: одна с новорожденным, муж убит где-то во Франции. Молодая женщина со своим собственным малышом, впереди вся жизнь, и им никто больше не нужен. Почти непорочное зачатие. Во всяком случае, ни о каких «питерах» можно больше не думать.

Конечно, эти женщины отнюдь не всегда были довольны своей участью. Многие оплакивали погибших мужей, многих мужья бросили; были и такие, кто не очень радовался младенцу. Но большинство мечтали о муже и отце для своего маленького. Дженни Филдз, утешая их, выступала в роли страстного проповедника одиночества, внушала, что им очень повезло.

— Ты ведь хорошая мать! — говорила она. Женщины соглашались.

— А твой малыш разве не прелесть? — Опять-таки многие не возражали.

— Ну а отец? Что он собой представлял?

— Бездельник, каких мало, — отвечали почти все.

— Обманщик, грубиян, никуда не годный, мерзкий, пропащий тип. Но ведь его больше нет! — всхлипывали иные.

— Видите, как вам повезло, — подытоживала Дженни.

Ей удалось обратить некоторых в свою веру, но за это она лишилась места в родильном отделении. В больнице безотцовщина не поощрялась.

— У старушки Дженни комплекс Девы Марии, — говорили медсестры. — Обычный способ заполучить ребенка ее не устраивает. Придется звать на помощь Господа Бога.

В своем романе-автобиографии Дженни писала: «Я хотела работать и жить одна. Меня сочли одержимой сексом. Еще я хотела ребенка, но не собиралась ради него дарить кому-то свое тело и свою жизнь. И в результате это мнение обо мне утвердилось».

Именно это и толкнуло ее на шокировавший всех шаг. Отсюда и взялось знаменитое название автобиографии Дженни Филдз «Одержимая сексом».