Мир от Гарпа - [10]

— Ар, — простонал он. Теперь пропало и «П».

Сначала «Гарп», потом «Арп» и вот теперь только «Ар»; она знала — он умирает. Остались только одна гласная и одна согласная.

Когда он кончил, его сперма, мокрая и горячая, наполнила ее ладонь. Под простыней пахло, как летом в оранжерее; это был запах неслыханного плодородия, неукротимого и безграничного: что ни посади — расцветет. Достаточно плеснуть ее в оранжерею, и дети будут расти, как грибы.

Дженни дала себе на размышление ровно сутки.

— Гарп! — прошептала Дженни.

Она расстегнула платье и обнажила грудь, которую всю жизнь считала слишком большой. «Гарп?», — шепнула она ему на ухо; его веки вздрогнули, губы потянулись к ней. От остальной палаты их отгораживала задернутая занавеска, белым саваном обволакивавшая кровать Гарпа. По одну сторону лежал «наружный»; бедолага попал под огнемет. Весь скользкий от мази, забинтованный с головы до пят, он к тому же был без век, из-за чего казалось, что он постоянно за всеми наблюдает; на самом деле он был слеп. Дженни сняла прочные медсестринские туфли, отстегнула белые чулки, сбросила платье. И прижала палец к губам Гарпа.

По другую сторону его кровати лежал пациент из числа «полостных», постепенно превращавшийся в «отрешенного». У него не было почти всей нижней части кишечника и прямой кишки; недавно начала барахлить почка, а боли в печени прямо-таки сводили его с ума. По ночам ему снились кошмары: его заставляют мочиться и испражняться, хотя эти отправления остались для него в далеком прошлом. Теперь они проходили незаметно, организм опорожнялся через трубочки, соединенные с резиновыми мешками. Он часто стонал, но, в отличие от Гарпа, произносил при этом целые слова.

— Дерьмо! — простонал он.

— Гарп, — прошептала Дженни. Она сняла комбинацию, трусики, бюстгальтер и сдернула с него простыню.

— Господи, — прошептал «наружный»; его губы были все в волдырях от ожогов.

— Чертово дерьмо! — прокричал «отрешенный».

— Гарп, — сказала Дженни Филдз и взяла в руку его вставший член.

— А-а-а, — сказал Гарп. Теперь уже пропало и «Р». Для выражения всей гаммы чувств у него осталась одна-единственная гласная.

— А-а-а, — повторил он, когда Дженни ввела его член в себя и всем своим весом опустилась на него.

— Гарп, — позвала она. — Все о'кей, Гарп? Тебе хорошо?

— Хорошо, — отчетливо произнес он. Это слово всплыло из глубин его искалеченной памяти в то мгновение, когда он кончил внутри нее. Первое и последнее настоящее слово, услышанное Дженни от Гарпа. Как только его член опал, он опять протянул свое «а-а-а», сомкнул веки и заснул. Дженни хотела дать ему грудь, но он даже не пошевелился.

— Боже мой, — произнес «наружный», едва ворочая обожженным языком.

— Ссать! — крикнул «отрешенный».

Дженни Филдз вымыла Гарпа, вымылась сама с мылом, налив теплой воды в белый эмалированный таз. Спринцеваться она, конечно, не стала, у нее не было ни малейшего сомнения — чудо свершилось. Она ощущала себя тучной, плодоносной почвой; Гарп щедро оросил ее, как будто пролил живительную влагу на засыхающую цветочную клумбу.

Это было всего один раз. Больше не надо. Зачем? Никакого удовольствия она не получила. Время от времени она помогала ему рукой; когда он плакал, давала грудь. А спустя месяц плоть его наконец перестала напрягаться.

Пришло время снимать бинты с рук; оказалось, даже процесс заживления прокручивается в обратную сторону; пришлось их снова забинтовать. Он больше не просил у нее грудь. Дженни считала, что он стал видеть сны, которые снятся рыбам. Он уже как бы вернулся в лоно матери, лежал посреди постели в позе плода, подтянув колени к груди. И не произносил больше никаких звуков. Однажды утром его маленькая ножка дернулась раз-другой, как будто пинала что-то. И Дженни явно ощутила внутри себя мягкие толчки. Срок, конечно, маленький, но она не сомневалась: зачатая в ней жизнь скоро заявит о себе.

Спустя немного времени Гарп перестал брыкаться. Правда, он все еще дышал: наглядный пример приспособляемости человеческого организма. Но ничего не ел; приходилось кормить его внутривенно, так что он снова обрел своего рода пуповину. Дженни с беспокойством ожидала конца. Будет ли напоследок отчаянная борьба, наподобие той, что ведет стремящийся к совокуплению сперматозоид? Или защитная оболочка сама собой исчезнет и обнаженная яйцеклетка будет тихо ждать своей смерти? И разделится ли в конце душа маленького Гарпа? Но Дженни не довелось увидеть последней стадии. Техник-сержант умер в один из ее выходных дней.

«Иначе не могло и быть, — писал Гарп. — Она бы его так просто не отпустила».

«Конечно, когда его не стало, во мне что-то шевельнулось, — писала Дженни Филдз в своей знаменитой автобиографии. — Но ведь все, что было в нем лучшее, сохранилось во мне. Прекраснее не придумаешь: он продлил свою жизнь единственно возможным способом для него, я забеременела единственно возможным способом для себя. И пусть другие считают мой поступок безнравственным. Это лишний раз доказывает, что у нас мало кто уважает права личности».

Шел 1943 год. Скоро беременность Дженни стала заметна, и ее уволили с работы. Разумеется, ее родные не удивились, ничего другого они и не ожидали от нее. Дженни давно уже отчаялась найти понимание родителей. Она бродила как тень по длинным коридорам родного гнезда в Догз-хеде, впрочем вполне довольная собой. Ее невозмутимое спокойствие внушало им тревогу, и они перестали ее терзать. А Дженни просто была счастлива, она только забыла придумать имя для будущего младенца, хотя все ее помыслы были заняты исключительно им.