Мир наступил не сразу - [33]

— А что, не героично? — усмехнулась она. — Что ж, согласна. Но кто-то ведь и там должен был работать. Да на войне и не выбирают — где поставили, там и стой.

Лидия Николаевна тронула Велика за рукав. На донышке ее больших карих глаз то разгорались, то затухали насмешливые огоньки.

— Чтобы хоть чуточку уменьшить твое презрение к Варваре Николаевне, сообщаю: последние два месяца она воевала в группе подрывников и даже участвовала во взрыве железнодорожного моста. Ну а я так до конца и проходила в поварах. Можешь меря презирать, мне это не так больно, поскольку вот Зарян меня не презирает. Верно же, Зарян? — Она подтолкнула его под локоть. Зарян в это время подносил к губам чашку, к горячий чай проплеснулся ему на подбородок. Зверски выкатив глаза, он повернулся к ней и картинно заскрежетал зубами.

— Ну и шуточки у тебя, — неодобрительно сказала Варвара Николаевна сестре и обратилась к Зарину: — Я тебя. серьезно предупреждаю, Николай: невеста твоя — далеко не мед и не сахар. Так что крепко подумай, прежде чем решать.

— Эх, нам не до меда, Варвара Николаевна. — Зарян отвечал ей, а сам смотрел на Лидию Николаевну. — Нам был бы хлебушко.

Варвара Николаевна позвала Велика в другую комнату. Там она показала ему домашнюю библиотеку — семь растрепанных книжек.

— Мне говорили — ты любишь книги. Что сейчас читаешь?

— Так нечего ж. Газеты только в избе-читальне.

— Ну вот, бери у меня, — кивнула она на этажерку. — Прочтешь — что-нибудь еще придумаем.

Велик стоял у этажерки, листал книги. Но занимало его сейчас другое — знает она про свою мать или нет. У него никак не укладывалось в голове, что Настюха Толстопятая, одобрительно повторявшая высказывания Гитлера и вместе со старшиной и старостой заставлявшая учеников горбатить на этих фашистских подлабазников, — родная мать Варвары Николаевны. А вот про Мурку — чудное дело — вполне укладывалось, что она сестра, хотя ведь Мурка тоже предательница — со старшинским сынком якшалась. Может, причина в том, что Мурка лицом схожа со своими сестрами?

— Варвара Николаевна, а вы про своих ничего не слыхали? — спросил Велик, не отрывая глаз от страницы, и с досадой подумал, что не надо было цеплять это: вдруг она попросит рассказать, как они тут жили. Что он скажет?

Установилось гнетущее молчание. Когда Велик, пересилив себя, взглянул на учительницу, он увидел, что она сидит на постели, согнувшись и закрыв лицо руками.

— Варвара Николаезна… — почему-то шепотом позвал Велик. Он не знал, что надо говорить и делать. — Варвара Николаевна…

— Они погибли. — Учительница открыла искаженное мукой лицо и глянула в упор на Велика. Голос ее, когда снова заговорила, был тверд, но чувствовалось, что вот-вот сломается. — Вместе с другими немцы впрягли их в борону и погнали на лесную дорогу — проверить, нет ли мин. А дорога была заминирована. Женщина одна рассказала…

Со слезами пополам

Наконец-то ему повезло: в кустах на Сером лугу обнаружился молодой щавель. Уже целую неделю рыскал Велик по лугам в поисках какой-нибудь съедобной травы. Он видел и понимал: рано еще, трава только проклюнулась, и срочная работа, с весной нагрянула — надо было копать огород, — и все ж выкраивал час-другой для поисков. Они с Манюшкой подъели все припасы и последние полмесяца существовали неизвестно чем, в основном «гопиками», изредка попадавшимися я на чисто убранных с осени картофельных полях. Выпадали дни, когда даже съестного запаха не удавалось нюхнуть.

И вот — Манюшка слегла. Понукаемая Великом, она через день — через два ходила в школу, высиживала там один, от силы два урока, плелась домой, забиралась на печь и затихала там до следующего выхода. Велика и самого тянуло залечь да и не вставать больше, но было некогда: придя из школы, брал лопату и шел подымать огород, часа через два-три уходил в луга или в поля на раздобытки, возвратившись, снова копал землю. Оно ведь и дураку понятно: не посеешь — не пожнешь, надеяться будет не на что, сразу ложись и помирай.

Щавелек был еще маленький, с ноготок, но рос обильно в старой прошлогодней траве, не выкошенной меж кустов. Чтобы набить карманы и самому полакомиться, потребовалось много времени. Ладно, нынче пускай огород отдохнет от меня, решил Велик. Надо подкормить Манюшку, а то как бы до смерти не загрызла ее ужака.

Возвращался домой в сумерках. От Навли, от леса тянул слабый ветерок, и был он теплый и томительный, беспокоил и волновал. Велику показалось, что дома ожидает какая-то радость. Письмо от отца, подумал он, и ускорил шаги. Давно не было.

Едва переступив порог, он глянул на стол и увидел солдатский треугольник. Удивился — бывало и раньше, что он загадывал: вот приду сейчас домой, а там — письмо, но ни разу не сбылось. И вот…

На конверте стоял другой обратный адрес, и почерк был не отцов. У Велика задрожали пальцы.

Под диктовку отца писала медсестра:

«Мы только что взяли штурмом большую и хорошо укрепленную крепость (название было густо замазано). Разделали фашистов как бог черепаху. Нам тоже досталось, и все ж радостно — победа за нами. Меня ранило, но пустяково — в руку, в мякоть. Вишь, сам писать пока не могу, пишет за меня сестра Оля.