Мир наступил не сразу - [30]

Велик прошел в учительскую. Там Зарян проводил беседу о военном положении. Его слушали несколько женщин, женатые инвалиды-фронтовики (а холостые танцевали в классе), девки-перестарки (кроме Тоньки Дарьиной, которая все еще не сдавалась, все невестилась и сейчас откалывала краковяк с зелеными допризывниками).

— Наша армия полностью очистила советскую землю от фашистских оккупантов, — говорил Зарян, заглядывая в газету и вычитывая оттуда целые куски, — Войска Первого Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова недавно взяли польский город Познань и продолжают наступать. Они захватили плацдарм в семидесяти километрах от Берлина. Второй и Третий Белорусские фронты Маршала Советского Союза Рокоссовского и генерала армии Черняховского сражаются в Восточной Пруссии. Идут бои в Чехословакии и Венгрии. Победа, как говорится, на носу, даже ближе.

— Эх, а сколько еще кровушки прольется, — вздохнула Антониха. — Победа-то даром не дается. Вчерась на Евтеева Ваньку похоронка пришла. А от моего целый месяц нет писем.

— Ну что поделаешь, — помолчав, уже не бодро, а печально произнес Зарян. — Мой отец тоже не пишет. А вот Велик вчера получил письмецо.

Все повернули головы и посмотрели на Велика с завистью и вроде бы даже с укором, как будто он был виноват, что ему вот пришло письмо, а другим не пишут. Велик покраснел и заерзал на табуретке.

Потихоньку начали расходиться. После того как опустела учительская, в классе еще с полчаса потринькали балалайки, наконец, умолкли и они.

— А ты чего, геноссе, не идешь домой? — покосился Зарян на Велика, запирая двери.

— А я тебя жду, — удивленно сказал Велик: мол, нетто это не ясно?

— На этом спасибо, — сказал Зарян с усмешкой, — только надо бы сперва у меня спросить, стоит ли ждать. Я бы тебе сказал, что не стоит.

— Ты что, не идешь домой? — растерялся Велик.

— Пока нет. Мне еще надо кой-куда зайти по неотложным делам.

— А мне нельзя? — упавшим голосом спросил Велик.

— Гм. Ну ладно, пошли, раз уж остался. Но — в виде исключения, ферштейн?.. Да ты не обижайся. Мы с тобой друзья, а все-таки разница в годах, она сказывается.

Велик не понял, при чем тут возраст, но хотя Заряновы слова разожгли его любопытство, расспрашивать не решился: не хотелось выглядеть недогадливым тумаком.

Они обогнули школу и вошли во двор. И как только оказались в этом обширном хозяйственном дворе с сараем и хлевом, с поленницами и Велик увидел крыльцо, ведущее в квартиру учителей, так сразу вспомнилось не такое уж далекое по времени, но как будто из древней истории: волостной старшина Кузя Единоличник со своим сыном грузят дрова на сани, на крыльце — Мурка, она все заговаривает с Колькой, и это страшно злит Велика; а потом, когда эти двое уехали, — прыжок на крыльцо и выволочка Мурке. Особенно старался Степка, так старался, что Велику уж и жалко стало Мурку…

Где теперь Мурка? Когда немцы отступали и деревня, спасаясь от угона, выехала в лес, несколько семей (Кузя, его брат Иван Баян и еще кое-кто) остались на месте. В их числе была п учительница Анастасия Семеновна со своей младшей дочерью Муркой Эти семьи добровольно эвакуировались на запад. И где-то затерялись.

Сейчас, поднимаясь вслед за Зарином на крыльцо, Велик думал: знают ли Варвара и Лидия Николаевны о судьбе матери и сестры? Знают ли, что их мамаша веровала в победу фашистов и якшалась с их прислужниками?.. Да ну, откуда им знать?

Дверь открыла Лидия Николаевна.

— Ты что так долго? — вполголоса напустилась она на Заряна, не разглядев сперва, что он не один. — Ой, кто это с тобою? — В голосе ее послышалось недовольство. — Ну, проходите.

Через маленький темный коридорчик они прошли в полуосвещенную комнату, отдаленно напоминавшую деревенскую хату — из-за русской печи, но больше все-таки похожую на городское жилье: стол под скатертью, стулья вместо лавок, этажерка с учебниками в углу.

— А, Валентин, — без особой радости сказала Лидия Николаевна (полным именем учителя стали звать его после вступления в комсомол). — Ты-то чего по ночам не спишь? — Круглое темнобровое лицо ее, очень похожее на Муркино, было строго и хмуро.

Велик в смущении молчал. Но смутился он не оттого, что его отчитывала учительница, она же пионервожатая (тут ему скорее бы удивиться: ведь сегодня он не первый раз допоздна задержался в избе-читальне, с той же Лидией Николаевной они частенько напеременку читали там бабам и старикам газеты). А смутило его то, что сн понял — она недовольна его приходом, так как ждала одного Заряна.

— Ладно тебе, — заступился за него Зарян, присаживаясь к столу. — Пусть хоть погреется. А то и в школе нынче не топили по случаю воскресенья, и дома у него не Африка. И целый день в лесу на морозе в своем маршальском мундире на рыбьем меху.

Вот это зря, набычился Велик. Он терпеть не мог, когда его начинали жалеть и ахать над ним как над сироткой. Велик чувствовал себя самостоятельным, ни от кого не зависимым, а потому достаточно взрослым человеком, а такие вот всхлипывания разрушали это самочувствие и унижали. Ему казалось, что если он поддастся жалости и станет маленьким несчастным сироткой, ему не выжить в этой неласковой жизни. А тогда, значит, наверняка не выжить и Манюшке. А зачем же он тащил ее с собой, спрашивается?. Пусть бы оставалась у тетки Варьки в Белоруссии.