Мир наступил не сразу - [29]

От таких обедов большинство давно отвыкло. Во-первых, он был полный — похлебка и каша, во-вторых, каждому едоку выдали по увесистому ломтю ржаного чистого, без всяких примесей, хлеба, в-третьих, похлебка была густая, хорошо протомленная, разварившаяся и с мясцом, в-четвертых, рассыпчатую пшенную кашу изрядно полили пахучим конопляным маслом, так что в морозном чистом воздухе сытный дух можно было ложкой черпать.

Велик сразу, как только получил обед, сунул хлеб в карман. То-то обрадуется чертова Манюшкина ужака! Он огляделся и увидел, что почти все поступили так же — кто разломил ломоть пополам, кто нетронутый спрятал. Да оно, по-хорошему-то, и кашу стоило бы переполовинить — куда столько одному! — но не нашлось во что завернуть.

Рядом с Великом на свежеповаленной сосне сидел Иван. Они держали миски с едой на коленях и усердно орудовали деревянными ложками. Похлебку вычерпали в полном молчании. Только сбив голод, принимаясь смаковать кашу, ребята нашли в себе силы перемолвиться словечком.

— Наверно, при коммунизме вот так о-обедать будем, — сказал Иван, пальцами левой руки поглаживая свой шрам на лице. Левая рука у него, как и у Велика, была свободна: откусив от ломтя несколько раз, когда ел похлебку, остальной хлеб он тоже спрятал. — Хотя… что я говорю: будем? Мы-то с тобой и не доживем.

— Чего это так? — недовольно покосился на него Велик.

— До коммунизма еще топать да топать. Так да-алеко, что иной раз и не веришь. Скажешь — нет?

— Ты что, с ума сошел?

— Не сошел еще, только… — Он придвинулся к Велику и понизил голос: — А ты знаешь, что такое коммунизм?

— Да ты что! — ошарашенно воскликнул Велик. — Кто ж этого не знает! — Он хлопнул Ивана по плечу. — Ладно, пошли, вот уже сосну повалили.

Обрубая суки острым Заряновым топором — а сам Зарян работал пильщиком, — Велик посмеивался: дожил Иван, нечего сказать… Да ты любого первачка спроси и то он тебе ответит: коммунизм — это… это… ну… Вот те на! Погоди, погоди… И правда — а. что ж такое коммунизм?.. Вот так! Всю свою жизнь был уверен, что вопрос этот проще азбуки или таблицы умножения, а коснулось ответить — и сказать нечего.

Ладно, тогда придется начать с самого начала. Коммунизм — это счастливая жизнь. Так? Так. А что такое счастливая жизнь? Это когда ты сыт, обут, одет, делаешь, что хочешь, и имеешь, что хочешь. Захотел коня — выписал в правлении, предъявил бумагу деду Евтею — и, пожалуйста, взнуздывай и владей. Захотел пойти в школу — пошел, не захотел — повалился на травку, ноги задрал и почитывай книжечку. Иван, конечно, тоже не захотел в школу, Коля, Гавро, Шурка… Задрали ноги на лужке, лежим рядом, почитываем. Мы почитываем, девки ходят, цветы собирают. Кто же у Варвары Николаевны на уроках сидит? А она тоже не захотела заниматься — пошла на Навлю загорать. Та-ак… Не получается жизнь при коммунизме, а получается жизнь помещиков и капиталистов. На них рабочие и крестьяне горбачили, чтоб они могли счастливую жизнь проживать, а на нас кто будет? И потом: кто сказал, что жрать от пуза, наряжаться в шелка и бархаты, делать, что хочешь, и иметь, что хочешь, — это счастливая жизнь?

Ну, так. И что же я скажу Ивану?.. Эх, при чем тут Иван, самому бы разобраться!

— Ну-ка, геноссе, пошли со мной, — раздался за спиной голос Заряна. — Помощь требуется.

Он привел его к дереву, которое спилил с одноглазым Иваном Есиным. Оно рухнуло чуть правее, чем они предполагали, и застряло вершиной в кронах сосен. Нужно было сбросить его на землю. У двоих силенок на это не хватило.

Собралось человек пятнадцать, в основном Великовы гвардейцы. Зарян расставил всех по местам, объяснил задачу. Наконец дерево быстро заскользило самыми верхними лапами по сучьям сосен…

Шурка Исаев и Коля Мосин остались обрубать суки, остальные разошлись по своим местам. Зарян вытер вспотевший лоб и придержал проходившего мимо Велика за рукав.

— Ты только глянь, геноссе, — он повел рукой вокруг.

Всюду с лопатами, топорами, пилами копошились-трудились, посреди крохотной полянки весело пылал костер, вокруг него грелась отдыхающая смена. Тихо плыла песня:

Он плакать как будто совсем не умел,

А жалиться некому было.

Своих и чужих, стариков и детей

Немало о нем говорило.

— Живет Федя, — тихо сказал Зарян. — Знаешь, геноссе, я нынче как будто в коммунизме побывал. Все дружные, веселые, работают прямо как наперегонки.

— Коль, а что такое коммунизм?

Зарян посмотрел на него весело прищуренными глазами, засмеялся и толкнул локтем в бок.

— Ишь чего захотел — чтоб ему в двух словах коммунизм нарисовали. Его годами изучают, потому как это целая наука. А по-простому… Нынешний наш воскресник — это и есть коммунизм… Ну, скажем, капелька, брызга залетела к нам из коммунизма. А может, и наоборот: наша капелька полетит туда, в будущее.

Хоть и ломала усталость, а дома не сиделось, тянуло на люди. Велик отправился в школу. Там вечерами в учительской открывалась изба-читальня, заведовал которой Зарян.

Сегодня народу пришло сюда много, маленькая комната всех не вместила, поэтому зажгли лампы в соседнем классе. За партами сидели, склонившись над газетами, дед Евтей и еще несколько стариков. Они-то и забрали себе лампы. Половина класса за их спинами была погружена в полумрак. Здесь молодежь, в основном девки, танцевала под балалайку на освобожденном от парт пятачке.