«…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова с М.В. Вишняком (1954-1959) - [6]

Теперь о другом, затронутом в Вашем письме.

К Цветаевой относились отрицательно или по меньшей мере критически не одни только люди, сделавшие из Чернышевского свою «икону», по Вашей совершенно произвольной характеристике. А Гиппиус[26], — или она не была из Вашего «цеха» поэтов, мазанных особенным мирром? В отдельные периоды и Ходасевич писал о ней очень жестоко[27]. Сам Степун говорил о «невнятице» Цветаевой[28]. О себе скажу, что многого в поэзии Цветаевой просто не ощущал и не понимал, — например, в прославленном ее «Крысолове»[29]. И я имею право на это, если и Степун не понимает многих стихов Пастернака. С другой стороны, если Цветаевой Достоевский «в жизни как-то не понадобился»[30], — мне она в несравненно меньшей степени «понадобилась». Я ее знал как истеричную, сумасбродную, в ряде отношений непереносную женщину, — и я имел все основания сторониться ее.

Вы выделяете поэтов в особую категорию или касту «посвященных» или избранных. Я слишком многих поэтов знал и знал, увы, как низко каждый из них — или почти каждый — расценивал другого поэта, чтобы не видеть в Вашей восторженности функции Вашего возраста со всем присущим ему призрачным романтизмом. Нет, поэты вовсе не таковы, какими они кажутся Вам или себе, Бальмонту и другим: поэт «плюет», по слову Пушкина, не только когда «толпа его бранит» (или редактор с читателем)[31], но и его же собрат — другой поэт…

Вы повторяете апокриф Яновского, Варшавского и других, будто в «Совр<еменных> зап<исках»> была цензура[32]. На мой взгляд, Вы совершенно определенно смешиваете два разных понятия: цензуру и — редакцию. То, что Вы или Ульянов считаете нетерпимостью и цензурой, было отбором, и отбора не может не быть во всяком печатном органе, где материала больше, чем он вмещает. Сирина мы всегда предпочитали Яновскому и Цветаеву, несмотря на ее явную «невнятицу», Бальмонту. Может быть, выбор производился неправильно или вкуса, по Вашему, было мало, — но к цензуре это не имело решительно никакого отношения. Если в этом Вас не убедила моя книга, письмо, конечно, не может убедить. Прикиньте только, как действуют другие редакции, в том числе и лица, осуждавшие редакцию «Совр<еменных> записок», — и Вы, может быть, согласитесь, что такой «либеральной» редакции, какой была редакция, состоявшая из 5 социалистов-революционеров, — другой не было. Даже недруги наши — справа (П. Струве[33]) и слева (Чернов[34]) — это отмечали, ставя нам это в плюс или в минус.

Это, кажется, все. — Да, еще два вопроса. Что значит «пишете ужасно иногда»?.. По содержанию «ужасно» или по стилю, по форме? Если второе, — пожалуйста, укажите, — хотя бы образцы. — С своей стороны, укажу, что «турусы и колеса» не имеет смысла; другое дело — «турусы на колесах».

Если будете писать, сообщите, чем занимаетесь — служебно и профессионально? Давно ли Вы в Лос-Анджелесе?

С искренним приветом.

М. Вишняк

10. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку

29 января 1959 г. Los Angeles

Многоуважаемый Марк Вениаминович!

Вы правы — письмо мое глуповато. Впопыхах я не сообразил (вернее, сообразил, когда уже отослал), что книга писалась, когда моя «оплеуха» была еще свежа в памяти. Зато получилось непосредственно, хоть и необдуманно. Все получилось потому, что меня задел личный выпад. Я все же давал «оплеуху» какой-то группе (тут Вы можете не понять; для Вас группа, партия не меньше, если не больше, человека; для меня же главное человек, а группы почти не существуют), а Вы вторично обозвали меня лично и печатно. Я же против Вас как Марка Вениаминовича в печати не выступал. Кроме того, я не считаю себя ни эстетом, ни бесстыдником. Вот весь этот комплекс и заставил меня вспылить. В ответ на В<аше> письмо кое в чем защищаюсь.

Я не читал Вашу книгу раньше, т. к. корпел как вол над диссертацией[35] больше года — и ничего не читал, страшно отстал, лишь сейчас начинаю со многим знакомиться.

Объяснений моей «пощечине» сейчас не буду давать — давно это было и Вам уж, верно, надоело. Это надо объяснять устно и не один раз. Да и преувеличили это замечание тогда Бог знает как. Но дело не в этом. Я на Вас не в обиде за то, что Вы выступили против меня в газете и «заклеймили» за «пощечину». Это и естественно, и законно. Меня тогда задело, что Вы меня несправедливо обвинили в литературном невежестве (по поводу Маяковского и Д. Бедного) публично, тогда как невежество-то было Ваше: Вы не читали Маяковского. Это мой зуб против Вас, а не что-либо иное. Мне Маяковского полагается знать (Демьяна не так), Вам — нет, таким образом, Вы тут задели мою гордость, видимо, да так меня с этим пятном оставили (ибо я, м<ожет> быть, и по иной причине — не ответил). Ну Бог с ним, с этим делом.

Чернышевского я не считаю «чудовищем», а скучнейшим критиком, бездарным романистом и куцым эстетиком. Кроме того, он для меня ассоциируется с кандалами на русской литературе, возложенными и возлагаемыми ему подобными в течение десятилетий. А что он был честным человеком, «светлой личностью», вполне допускаю, но меня это мало интересует, не в этом контексте это для меня важно. Good for him!

Разве я где-нибудь писал, что «ни в грош не ставлю» «этику»? Я или описался, или Вы меня не поняли. Да откуда же у меня тогда интерес к Швейцеру?