Мир на ладонях - [8]

Древний народ! Маги! Скала посреди океана! Тьфу! Камушек в каких-то прибрежных водах. Тут глубина-то всего ничего. До колена и то не доходит. Ладно! Маги они или нет, малыши или великаны, но они просят о помощи, а я тут торчу и рассуждаю, вместо того чтобы делом заняться».

Конан попытался усмехнуться и с изумлением понял, что лицо его осталось неподвижным. Изумление переросло в тревогу, когда он почувствовал, что руки тоже не повинуются ему, а тревога сменилась ужасом, когда киммериец, сколько ни пробовал, так и не сумел ни на полшага сдвинуться с места.

«Кром! — осенило варвара, — Сильвия не напрасно предупреждала меня, что нельзя брать с собой никакого железа. Идиот! Самонадеянный болван! Как эта мелюзга справится с моим ножом? На его лезвии может со всеми удобствами устроиться десяток ольтов! Вот это влип так влип. Никогда не думал, что придется изображать памятник самому себе!»

Глава третья

Конан не был бы Конаном, если б позволил отчаянию замутить его рассудок. Осыпав себя всеми ругательствами, которые только мог припомнить, и, обвинив себя во всех преступлениях, какие только мог вообразить, он немного успокоился. Злись не злись, ругай себя не ругай, изменить ничего он все равно не в силах. Значит, надо думать, как выкрутиться из этого более чем идиотского положения. Хоть киммерийцу и приходилось гораздо чаще работать мечом и кулаками, нежели головой, но боги, слава пресветлому Митре, умом его не обидели.

«Спокойно, дружище, спокойно, — уговаривал он сам себя. — Если ты не потерял способность мыслить, у тебя еще не все потеряно. Ты все еще видишь небо над головой и слышишь, как морские волны бьются о твои ноги. Это не Серые Равнины, откуда, как говорят, нет обратного пути… Подожди! Видишь и слышишь? Это уже хорошо. Так… Что же такого я могу увидеть?»

Он попытался повернуть голову, но из этого ничего не получилось. Однако, к великой радости киммерийца, он обнаружил, что видит не только то, что находится прямо перед ним, но и довольно далеко по сторонам. Да что там далеко! Варвар всегда обладал удивительно острым зрением, но никогда даже и помыслить не мог, что сумеет в деталях рассмотреть все мелочи на таком большом расстоянии. Город ольтов, лежавший примерно на уровне его колен, был крошечным, но Конан превосходно видел лица человечков даже на самых дальних улочках. Более того, до его слуха донеслись звуки речи. Слезившимися от яркого солнца глазами, которые он не мог прикрыть рукой, киммериец увидел, как два маленьких стражника на башне показывают на него пальцами. Губы их шевелились. Варвар прислушался. Никаких сомнений, он слышит их разговор! Правда, не может понять ни слова, ибо язык ольтов, оказывается, нисколько не похож ни на один из известных ему языков. Но ведь он говорил с Сильвией, а значит, если она поднимется на городскую стену, он вполне сможет побеседовать с ней. Только бы она догадалась!

Словно откликнувшись на его мысленный призыв, девушка очень скоро появилась возле сторожевой башни, наиболее близкой к ногам Конана. Киммериец так обрадовался ей, что, имей он возможность шевелиться, наверное, подпрыгнул бы до небес. Однако радость варвара оказалась преждевременной. Сильвия что-то торопливо заговорила. Он прекрасно слышал ее, но — о ужас! — не понимал ни слова. Похоже, что, пройдя Большие Ворота, его спутница забыла язык людей и теперь не может с ним даже поболтать. Впрочем, что от этого толку? Конан пробовал ответить ей, но его губы даже не дрогнули.

«Нергалова отрыжка ты, а не воин, — снова обратился он к самому себе. — Твое положение хуже, чем ты мог когда-нибудь представить. Уж лучше бы превратился в самую настоящую статую. Ольты показывали бы тебя своим детям и рассказывали бы им историю о тупом и самодовольном болване, занятную и поучительную. Но тебе было бы все равно. А так все-таки обидно. Видеть и слышать, что происходит вокруг, и не иметь возможности подать хоть какие-нибудь признаки жизни».

Сильвия все говорила и говорила что-то, отчаянно жестикулируя, пока наконец не поняла, что все ее усилия напрасны. Тогда девушка опустилась на грубые камни, из которых была сложена стена, и, закрыв лицо ладонями, горько зарыдала. Она плакала так громко, и горе ее было так велико и искренно, что Конан, будь он на это способен, наверное, разрыдался бы вместе с ней.

«Прости меня, малышка, — ласково обратился он к девушке, досадуя, что она его не слышит. — Это моя вина, что я не смог помочь твоему маленькому народцу. Вы так надеялись на меня… Не в моих правилах нарушать данное слово, и, поверь, я обязательно что-нибудь придумаю».

На городскую стену медленно поднялись еще несколько человечков. Сначала все они уставились на исполинскую фигуру, застывшую прямо напротив их скалы, а затем, словно по команде, заголосили на тысячу ладов. Они плакали, выли, вопили, орали, как будто в образе окаменевшего киммерийца узрели собственную неминуемую смерть. Сердце варвара, видимо не обратившееся в камень, потому что он ясно слышал, как кровь стучит в висках, ныло и болело, ему было невыразимо стыдно, как если бы он обидел невинных детей и смеялся бы над их слезами.