Мир миров - российский зачин - [9]

Сопротивление, рожденное ее планетарной экспансией и происходящее внутри ее самой, относится к contra. Но это лишь на первый взгляд. Материальность этого сопротивления и похожа, и не похожа на прогресс. Это все-таки другая материя. Она и более плотская, и более духовная. Она ближе к земле и Земле. Это материальность одновременно миллиардов и одиночек, и нет ничего трагичнее, чем взаимосвязанность этих полюсов, чем их сожительство и схватка, своим рисунком и своим существом весьма далекая от классической борьбы классов (что не делает ее ни более мирной, ни менее значительной в смысле воздействия на всеобщие судьбы). Это contra, из которого растет новое pro. Это критика основ истории, продуктивная в меру критики самой себя. Тем, кто ищет выход, миновать ли - мыслью - вход?

Рискну утверждать: на входе надпись - Россия. В наиболее широком смысле, охватывающем все ее столетия, и в концентрированно узком - несколько десятилетий XIX века. Самый резкий вызов прогрессу - Николай Павлович, притязающий на роль хозяина Европы. И первый вопрос без ответа, первый набросок pro - весь в тумане, но выраженный с невероятной будящей силой, Философические письма Чаадаева. Он сам, воплощенный вопрос без ответа, безумец, от которого отшатнулись без малого все, вечный сумасшедший, до сих пор не реабилитированный государством... Спустя двадцать лет Герцен, из головы и сердца которого вырвалось то, от чего пошел русский социализм - С того берега, напишет (споря, а на деле прощаясь с московскими друзьями): Покажите Петру Яковлевичу (...) он скажет: Да, я его формировал, мой ставленник. Еще десять лет, и Чернышевский в споре с Герценом и своими молодыми единомышленниками призовет в союзники автора Апологии сумасшедшего. А само название этой последней рукописи Чаадаева, ее будто оправдательные слова, к современникам ли обращены они, или через их голову к нам?

...От Чаадаева - сквозь весь XIX век одна мысль, одна генерализующая идея: нет другой возможности для России включиться в человечество, как переначать для себя все воспитание человеческого рода. Не повторить, а переначать. Для себя, но всё, не опуская тех чужих страниц, которые не просто поучительны, но непременны, поскольку ими заложены основы развития: преемственности через отрицание, через критику самой историей. Чаадаев не видел, как решить им поставленную задачу. Можно ли выучиться критике историей, если нет истории? Можно ли начать историю, если нет стимула к критике, навыка к ней? Заколдованный круг. Круг, однако, разрывался. Сначала странными, лишними людьми, затем - нравственными разночинцами. От кружка к движению. От одиночек к среде: протообществу внутри социального и политического организма, не признававшего иных связей, кроме тех, что исходят от власти и возвращаются к ней. Бесконечная череда схваток: социума власти с людьми, людей с историей. Новые и новые разрывы времени. Историческая Россия двигалась вперед поражениями. Герцен в 1850 году - Моисею Гессу (тогдашнему стороннику Маркса): В России мы страдаем только от детской неразвитости и от материальной нужды, но нам принадлежит будущее. И он же: Будущего нет, оно делается людьми, и, если мы будем продолжать гнить в нашем захолустье, может из России в самом деле выйти avortement. Тут-то и является наше дело, наше призвание.

Какое бьющее в глаза несоответствие: нам принадлежит будущее и будущего нет. Но какая прямота и обнаженность этой антиномии без малейшей попытки обойти ее. Такой складывалась русская традиция критики историей. И история же вступала в схватку с традицией, тесня ее не только извне, но и изнутри. Все чаще - изнутри. От Апологии сумасшедшего к апологии призвания, к апологии почвы, к апологиям духа, к апологиям дела - и к огосударствлению почвы и призвания, духа и дела, будущего и прошлого. Схватки разыгрывались на новых поприщах - и расширение поприща ожесточало схватки, превращая вчерашних оппонентов в ненавистников-врагов.

...Через весь XIX век к XX. От одиночек к миллионам. От миллионов к одиночеству. Не странно ли - одинокий Ленин? Уходящий одиноким. Один на один со своими вопросами, на которые снова нет ответа. Просчитывал шансы удержания вырвавшейся вперед постреволюционной России: удержания России в Мире, удержания революции в России, двойного удержания, какому (понимал) не сбыться, если не произойдет развития на почве цивилизации. И нэпом возвращался к замыслу двух путей, пытаясь преобразовать его в еще не опробованную модель революционного реформизма, социалистической постепеновщины (с двумя ипостасями - российской и западной). И снова опирался в своем прогнозе на Восток, на Индию, Китай и т.п., чье движение (был убежден) направилось окончательно по общеевропейскому капиталистическому масштабу. И, задавая - себе и другим - вопрос, изменилась ли после Октября общая линия... мировой истории, он не давал на него прямого ответа, но явно склонялся к отрицательному. Нет, не изменилась. Общая и мировая - та же. Она просто не может быть иной. Ей не дано быть иной. Если бы она была или стала иной, и ему надо было быть или стать иным. А стать иным - поздно. Для него - поздно. А для других, для ближних и дальних - еще рано?!