Мир Марка Твена - [3]

Нравы здесь были простые, словно и не начинался XIX век с его «золотыми лихорадками», жестокими битвами за место под солнцем и массовым помешательством на деньгах, деньгах, деньгах… В Ганнибале деньги расходовали редко, приберегали до поездки в Сент-Луис или в Новый Орлеан. Расплачивались кто дровами, кто свининой, кто репой и луком или сахаром и мануфактурой. О медицине и не слыхивали, лечились по старинке, домашними средствами, а на крайний случай посылали за фельдшером. Книг, кроме библии, не держал никто, поглазеть на заезжего собирался весь город, и пьяному гастролеру ничего не стоило дурачить этих простодушных провинциалов, неся ахинею и выдавая ее за творения Шекспира. Было две школы, где обучали чтению, письму и закону божьему, — годам к тринадцати образование считалось законченным, о продолжении не помышляли.

По воскресеньям детей в обязательном порядке отправляли в храм, где они слушали проповеди, пели гимны и зубрили наизусть евангельские тексты. Для Сэма это была тяжелая мука. С детства наделенный пылким воображением, он совершенно ясно представлял себе то, о чем вел речь священник: Сатану, протягивающего к нему свою когтистую лапу из-за невыученных заповедей Моисеевых[1], серные испарения и полыхающий огонь адских печей, куда его вот сейчас швырнет злорадный искуситель рода человеческого.

Каждый раз после воскресной школы у него случался ночной кошмар. Он с криком выбегал на улицу и отчаянно противился, когда его снова укладывали. Наслушавшись про конец света, он принялся на свой лад готовиться к этому событию. Спал вместе с самыми любимыми своими кошками. Набивал карманы лучшими рыболовными крючками и мраморными шариками.

На всю жизнь он сохранит глубокое отвращение ко всякой религиозности. Церковь он считал первой виновницей всевозможных преступлений против разума, человеческого достоинства и свободы: «В морях невинной крови, которые были ею пролиты, могли бы без помех разместиться все флоты мира». Бесчисленны явные или скрытые насмешки над библейскими легендами и евангельскими назиданиями, рассыпанные по его книгам. Порой он беззлобно подтрунивает — то над Адамом и Евой, такими нелепыми, если из сказок переместить их в реальный мир, то над Сатаной, умным и даже симпатичным джентльменом, хоть под пиджаком он и прячет свой козлиный хвост. Но Твен умел быть и резким. Он не простил церковникам ни креста, которым они освящали истребление туземцев в завоеванных колониях, ни костра, на который взошла одна из его любимых героинь — великая французская крестьянка Жанна д'Арк.

А пока он спасался от их всевидящего ока и карающей длани, убегая после воскресной школы на реку. Сразу за бойнями протекал Медвежий ручей; из него брали песок, и образовалась глубокая яма — замечательное местечко для ныряния. Сэм тонул в этом ручье два раза, еще шесть раз он тонул в Миссисипи — по счастью, его всегда вытаскивали и откачивали. «Не помню, какие именно люди своим несвоевременным вмешательством воспрепятствовали намерениям провидения, которое куда мудрее их».

В детстве он порой совершенно серьезно считал, что провидение вознамерилось сурово покарать его за грехи, загубив едва начавшуюся жизнь. Да ведь и была к тому причина! Он грешил тяжко, прямо-таки непростительно.

В воскресной школе Сэм и его приятель Уилл Боуэн затеяли игру в карты. Священник едва не застал их за этим занятием, и они поспешно засунули колоду в обшлага висевшего на стене стихаря. То-то был конфуз, когда, облачившись в стихарь, священник широким жестом благословил паству, и на ее головы посыпались короли да валеты.

За какие-то провинности мать отправила Сэма на покаяние к вечерней службе. Дело было зимой, церковь отапливалась плохо, и прихожане сидели в длинных черных плащах. Такой плащ был и на Сэме. Преспокойно двинувшись в противоположную от церкви сторону, он до изнеможения напрыгался и на кувыркался, а дома с постным лицом принялся рассказывать о чем была проповедь. Все сошло бы ему с рук, только в темноте и спешке он не заметил, что, возвращаясь, надел плащ наизнанку — яркими клетками подкладки наружу. Явись он в таком виде к молитве, пожалуй, не выдержал бы и расхохотался сам почтенный настоятель.

Его счастье, что мать была женщиной добродушной и не лишенной чувства юмора. В доме Клеменсов детей пороли редко, разве уж совсем выйдут из повиновения. Сверстникам Сэма доставалось от родителей крепче. Случалось, не выдержав отцовской плетки, кто-нибудь сбегал из дома и с неделю прятался в окрестных лесах. Тогда поднимали на ноги весь городок, и Сэм с восторгом участвовал в поисках. Иной раз ему и самому хотелось удрать — просто ради приключения.

Он был совсем не похож на «Примерного Мальчика». Такой находился обязательно, и все мамаши им восхищались: ну просто ходячее совершенство — по манерам, поведению, сыновней почтительности, набожности, школьным отметкам. Сэм мечтал перетопить их в Медвежьем ручье.

Его удивило и страшно испугало, что провидение, кажется, исполнило его сокровенные мечты. Воскресную школу вместе с Сэмом посещал тщедушный и слабенький мальчик по прозвищу Немчура. У него была удивительная память на библейские стихи — Немчура мог прочитать три тысячи строк, ни разу не споткнувшись, и уже пять раз его награждали иллюстрированной Библией. Тоскливо-добродетельный, он пользовался дружной ненавистью соучеников, не упускавших случая поиздеваться над его благовоспитанностью.