Мир, которого не стало - [11]

В детстве мои знания испытывали и сватья моих дядьев: ребе Моше-Нахум Иерусалимский{78} из Каменки (к концу жизни он стал раввином в польском городе Кельце), ребе Давид-Гирш Хен{79} из Чернигова, ребе Хаим Чериковер из Полтавы (сват моего дяди Пинхаса Островского) и многие, многие другие… Все они сходились в одном: во мне видны яркие задатки законченного «лентяя», но все же у меня есть шанс в будущем стать крупным знатоком Торы… Единственная польза от всех этих испытаний заключалась в том, что мои «учителя» очень тщательно следили за моей учебой. Один из них, сидя у нас в гостях за самоваром, на исходе субботы, как-то раз сказал: «Конечно, Бен-Цион умный мальчик, но, кроме того, с ним и занимались гораздо больше, чем с остальными. Вот он и почувствовал себя в центре внимания».

Глава 4. В доме дяди Кальмана

Как я уже сказал, семья стремилась дать мне особенное воспитание, предоставляя мне более благоприятные условия для учебы. Для этого как-то раз, когда мне было всего семь лет, во время Песаха{80}, мой дядя, ребе Элиэзер-Моше, и его зять, Давид-Йона Иерусалимский, сын ребе Моше-Нахума, взяли меня в свой дом и сказали, что с этого дня я буду жить у них и учиться вместе с сыном моего дяди, который был старше меня на три года.

Отец был как будто не против: дядина квартира была больше нашей, где было лишь две-три маленькие комнатенки. В доме ребе было десять комнат, просторных и светлых: столовая, две комнаты для гостей – большая и малая, библиотека, рабочий кабинет дяди, спальня и две детских комнаты – для мальчиков и для девочек; была даже специальная большая комната для прислуги.

Меня в этом доме привлекали многочисленные шкафы с книгами и занятия с дядей: дядя обучал меня таким книгам, которых я не учил раньше и о которых до того даже ничего не слышал. Прежде всего – предисловие Рамбама{81} к комментариям на мишнайот. У дяди было определенное историческое чутье, к тому же он знал русский и немного немецкий. Он мне как-то рассказал, что на него оказали влияние книги Эрнеста Ренана{82}, которые он читал в русском переводе. Он следил также за тем, чтобы я в дополнение к учебе в хедере учил каждый день отрывок из мишнайот, и еще – два отрывка из «Тиферет Исраэль» Исраэля Лифшица{83}. Он говорил мне: 10 лет – это возраст Мишны{84}; когда тебе исполнится 10 лет, ты должен будешь стать знатоком Мишны. Я спросил его: «А 15 лет – возраст Талмуда?» Он ответил: «Да, когда тебе будет 15 лет, ты должен будешь закончить весь Талмуд». И еще одна вещь привлекала меня в этом доме. В дядиной комнате валялось множество печатей с разными надписями – и печать с именем Элиэзера-Моше, сына ребе Авраама Мадиевского, печать, где только одно имя, без имени отца (ребе де-Хорол); печати с титулом и без титула и печати, где есть только имя и титул; печати с надписями на иврите и по-русски и печати с надписями только по-русски и только на иврите… И я из чисто спортивного интереса делал так: брал лист бумаги и ставил на него печати, одну за другой; это имело несколько смешной вид, но у меня не было намерения веселиться. Заходить в эту комнату было запрещено. Дядины сыновья удивлялись тому, что я нарушаю запрет, и пожаловались дяде. Листок попал в руки дяде, и он обратил внимание на комическую сторону ситуации, а может, его просто удивила моя наглость. Во всяком случае мне досталась увесистая пощечина за нарушение запрета. Я никогда не любил пощечины и поэтому немедленно покинул дом. Назавтра дядя пришел ко мне в класс (это было во время «объединенных хедеров») и сказал мне: «Что было, то было». Он чуть ли не просил прощенья и говорил: «Ты должен вернуться ко мне». Я ответил ему на глазах у всего класса: «Я не вернусь». Моя наглость настолько рассердила его, что он дал мне еще одну пощечину. Помню, каким счастливым я вернулся домой и как мы с братом стали плясать от радости, что мне удалось вернуться из «плена» в доме дяди. Мне было тяжело в дядином доме, особенно трудно было находиться рядом с тетей, которую мы прозвали «тетя Буся» в память того случая с жемчужными бусами; она была мне очень и очень неприятна.

Но на этом дело не закончилось. Через полгода, когда мы уехали из центра и перебрались на окраину города, мать с отцом решили, что я должен переселиться в дом дяди Кальмана. Атмосфера в этом доме была весьма благоприятна. Там было пять комнат, а кроме дяди и тети не было больше ни одного человека. Иногда там гостила старшая внучка, которая была старше меня на год или два, – мне она нравилась. Кстати говоря, она была красива, вежлива и умна, разговаривать с ней было интересно и приятно. Дядя и тетя относились ко мне очень хорошо. В доме было много книг, которые стояли в двух огромных шкафах, особенно там было много книг по истории: «Шевет Йехуда» («Скипетр Йехуды»){85}, «Седер ха-дорот» («Хроника поколений»){86}, «Цемах Давид» («Росток Давида»){87}, «Шеерис Исроэль»{88} и так далее. Кроме того, там лежали подшивки старых газет «ха-Мелиц», «ха-Кармель»{89} и прочих изданий; эти газеты интересовали меня сильнее всего. К тому же там были календари. Еще мой прадед, ребе Авраам, скреплял подшивки этих календарей. Потом они достались его сыну, ребе Кальману, и он тоже каждый год добавлял в подшивку новый календарь. Там были календари примерно за 70 последних лет, и они отлично сохранились. Дед обычно записывал в календарь события, имеющие семейное или общее значение. Так, в одном и том же календаре было записано, что в один из дней у его дочери Ханы родился сын, которого назвали Исраэль-Шнеур-Залман-Ицхак (это был мой отец), там же я нашел такую запись: «у моего внука Шнеура-Залмана родился сын, и его назвали Бен-Цион». Мое внимание привлекали записи в календаре про самые разные события: от окончания Крымской войны и до событий русско-турецкой войны. Про наводнение (разлив Днепра) в Кременчуге там было написано, что в один из дней шел очень сильный дождь. Помнится, в одном из календарей, кажется, за 5637 (1877/78) год, было записано, что в какой-то из дней месяца сивана шел снег. Были записи про погромы 80-х годов