Мир Калевалы - [22]

Haaksirikossa veneestä.

Laivan kyljen rautarengas

Tässä laudassa on kiinni

Kulkutapaa muuttaa täytyi,

Apuun laudan turvautua.

Tarttui lautaan Magnuksemme.

Pelasti nyt rautarengas

pelästyneen Ruotsin urhon.

Meren sylis yön ja päivän

Vaahtopäisissä aalloissa

Meren sylis yön ja päivän

Tyyntynyt ei tuulen voima.

Kaikkivaltias armahti:

Lauta rantaan rikkoutui.

Pelastui kuningas Magnus

Saarelle pyhän Valamon.

Munkit hyväsydämiset

Veivät pyhiinvaeltajan,

Luostariin hänet kannettiin.

Munkiksi vihittiin Magnus,

Ja hallitsijan diadeemin

Munkin vaatteisiin hän vaihtoi.

Pani päälle mustan viitan,

Munkin kaavun hartioille.

Pyhin menoin kastettuna

Rukouksin ohjattuna

Syntejään katui soturi

Tuo Ruotsin uljas kuningas:

“Miksihän Venäjän maalle

Hurjasti sotimaan lähdin?

Minä miksi miekkaan tartuin

Tappamaan veljiä Venäjän?”

Siitä lähtien hän käski

Pyysi Ruotsin ritareita:

“Tehkää aina rauhan töitä,

Lopettakaa sotiminen”.

Jäähyväiset sitten jätti,

testamentin kuollessansa.

Skeemamunkki Magnus uljas

Luojalle sielunsa antoi.

Vanhus kertoi kertomuksen,

Tarinan lopetti vanhan.

Sumuun hän Valamon saaren

katosi nyt silmistäni.

Tiheässä kuusikossa

päällä tumman hautapaaden

seisoin aivan yksikseni

aikaa mennyttä muistellen.

Olen kauan mietiskellyt

kuninkaan testamenttia.

Päätin, että täytyy tehdä

niin kuin määräsi kuningas.

Siksi lähdin hoitamahan

Asioita rauhan, sovun,

Runoja keräilemähän

Lähdin mä Kalevalahan.

Перевели на финский

Ольга Миловидова и Марья Сойни

Европеус

Олег Мишин

(Петрозаводск)

Умирал на Охте Европеус,

древних песен ревностный знаток.

Сердце настрадалось, натерпелось,

утомилось от путей-дорог.

С саквояжем, в подорожном платье,

свой для дальних деревень и сел,

у карел он был и на Ояти,

всю Ингерманландию прошел.

Европеус мучается, стонет,

видится ему в предсмертном сне:

в бездне моря Куллерво не тонет,

не сгорает в пламени-огне.

С удочкой сидит на пенном гребне,

знай стоит на углях с кочергой.

Подрастает Куллерво и крепнет,

чтобы осознать, что он – изгой.

Разогнал цыплят орел крылатый,

по чужим краям развеял их.

Куллерво, бездомный, виноватый,

мстит и мстит за родичей своих.

Умирает нищий Европеус,

на его устах коснеет речь.

Куллерво, отчаясь, разуверяясь,

Гордой грудью падает на меч.

Сосна Лённрота

Елена Николева

(Петрозаводск)

Кто говорил, что умерла она,

Задумчивая Лённрота сосна?

Кто распустил невероятный слух,

Что улетел ее смолистый дух?

Сосна осталась в памяти людей.

Ее молчанье – давняя привычка.

И ей, должно быть, больно от гвоздей,

Которыми прикреплена табличка.

Нет рук-ветвей – не велика беда,

В искусстве есть подобные примеры:

Своей судьбой теперь она горда

Не меньше, чем Милосская Венера.

Ты на закате дня к сосне приди,

К ее груди щекою припади:

Звенит внутри ствола, поет струна!

Бессмертна калевальская сосна.

Сампо По мотивам Калевали

Вячеслав ОВСЯННИКОВ

(Санкт-Петербург)

И выковывает Сампо,

Что муку одним бы боком,

А другим бы соль мололо,

Третьим боком много денег.

«Калевала»

Предисловие

«Калевала», собрание песен карело-финского эпоса, давно уже сделалась важным духовным явлением в русской культуре. Еще до первой публикации книги Элиаса Лённрота в 1835 году отголоски древних карело-финских рун звучали в русской поэзии: поэма Федора Глинки «Карелия»; стихотворение Евгения Баратынского «Финляндия» и другие; образ волхва-чародея Финна в «Руслане и Людмиле» Пушкина.

Мощный всплеск интереса к «Калевале» и карелофинскому эпосу возник у символистов: Константин Бальмонт, «Поэзия как волшебство»; Валерий Брюсов, цикл стихов «На Сайме»; Сергей Городецкий, «Юхано» (стихотворение о финском озере); Иван Коневской, «Песнь изгнанника» («Из той унылой Сариолы»). В Библиотеке Блока сохранилась «Калевала» с его, Блока, пометками.

Много созвучного своему мироощущению нашли в «Калевале» поэты и художники русского авангарда. Ве-лимир Хлебников, стихотворения «Вы помните о городе», «Вечер, он черный, он призрак», «Усадьба ночью…»; Григорий Петников, «Финские стихи»; Елена Гуро, стихотворения «Финляндия», «Финская мелодия» и другие; Николай Асеев, пересказ «Калевалы» для детей; Осип Мандельштам, «О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала». «Калевала» в живописи русского авангарда – иллюстрации к «Калевале» и общее оформление учеников Филонова, издание «Academia», 1933 год, под руководством и редакцией самого Филонова. Первое иллюстрированное издание «Калевалы».

Образы «Калевалы» отразились и в творчестве больших русских писателей. У Андрея Платонова есть рассказа «Сампо», о разрушенной и дотла сгоревшей в войну карельской деревне, о страстном желании одинокого деревенского кузнеца, потерявшего всю свою семью, жену и детей, построить такую чудо-мельницу, которая бы все зло мира перемалывала в добро и саму смерть – в жизнь.

Образ «Сампо», ставший символом вечной мечты человека о счастье, теперь не менее актуален, чем в прошлом. В наше сложное время этот образ приобретает глобальный символический смысл.

* * *

Возьмемся, брат, за руки, как брались отцы наши, – спеть песни предков, древние руны! Споем о Вяйнемёйнене вещем, первом песнопевце, прародителе всех певцов на свете.

Вяйнемёйнен от Ильматар, девы творенья, родился, от Ильматар, матери воды и ветра. Сразу родился старым. А чудо-утка у него на колене снесла семь яиц, шесть золотых, одно железное. Покатились они из гнезда, упали в море и разбились: из желтка стало солнце, из белка – месяц и звезды. Из железного яйца – земля наша.