Мир «Искателя» - [7]

— Синоптики снова дают минус пятьдесят пять. И в Верном туман.

— Я должен там быть сегодня.

— Вы попробуйте поколоть дрова.

— Я врач, а не дровосек.

Начальник аэропорта подошел к барьеру, который отделял служебное помещение от закутка для посетителей. Теперь начальник и врач стояли друг против друга. Они были одного роста и возраста. Правда, врач выглядел толще в собачьей шубе мехом внутрь, покрытой сверху брезентом.

— Вы, доктор, возьмите топор и ударьте по дровине. Расколется топор. Понимаете? Вы любите физические опыты?

— Я не занимаюсь физическими опытами. Я лечу людей.

— Этот опыт был бы полезен, — начальник аэропорта произнес это голосом профессионально терпеливым, профессионально вежливым, и одновременно слышались в его тоне нотки раздраженного администратора.

— Я получил четвертую радиограмму, — настойчиво и ровно проговорил врач.

— Доктор, поймите, я не могу отвечать за сталь винта у вертолета. Хотя комиссия по расследованию катастрофы, наверное, займется и этим. Если найдет остатки винта.

— Прочитайте четвертую радиограмму.

Начальник аэропорта взял бумажку. Он прочитал ее раз, потом еще, посмотрел на доктора.

— Я не могу поручиться за сталь. Ни вы, ни я не можем поручиться за сталь. Вы меня понимаете? И есть, понимаете, инструкция. Я, да и не я… Кто может выпустить вертолет в такую стужу? Я сам не пилот. И не могу позволить вам уговорить летчика… Если же си согласится, я все равно не выпущу вас. И самолету в Верном негде сесть.

— Понимаю — инструкция прежде всего.

Начальник аэропорта поморщился, замотал головой, словно доктор неосторожно ткнул в обнаженный нерв его зуба.

— Доктор, давайте я вас на руках, пешком туда донесу! Понимаете?

— Вы тоже поймите, товарищ начальник… Рискните!

— Это не риск. Это другое. Это все равно что бросить горящую паклю в цистерну с бензином и надеяться, что взрыва не будет.

— Тот, кто умрет в четверг, тому не придется умирать в пятницу.

Начальник аэропорта развел руками.

— Так написано в одном знаменитом романе, товарищ начальник. Может, читали?

Посмотрев на доктора, укутанного в собачий мех, начальник аэропорта сказал:

— Даже если летчик согласится, я вас не выпущу. Вы понимаете меня, доктор?

— Речь идет о жизни ребенка!

— Я прочитал четвертую радиограмму, — начальник передал бумагу раскрасневшемуся от комнатной жары доктору. — Соглашайтесь, доктор, я готов нести вас сто четыре километра на руках, на закорках, хотите, впрягусь в нарты. По земле никто не запретит ехать.

— Лед — не земля. Вы знаете — в поселке одни большие МАЗы. Лед на реке не выдержит и порожнюю машину.

— Берите меня в попутчики.

— Знаю, вы не шутите. Я слышал, как вы в прошлом году, когда случилась авария и тоже была плохая погода…

— При чем здесь… — попробовал перебить доктора начальник аэропорта.

Но врач продолжил:

— Вы пошли на лыжах и тащили на себе раненого пилота.

— Я слышал, приехал Ефим. Он на “газике”. Сто туда, сто обратно… Попробуйте уговорить, — начальник аэропорта потупился и пожал очень широкими плечами, для которых форменный мундир с отлично нафабренными пуговицами казался узким.

Громадный в своих меховых одеждах доктор потоптался перед служебной перегородкой.

— Полчаса. Полчаса всего. Или почти полсуток, — проговорил он вслух и внятно прочитал текст рекламного плаката, висевшего на стене: — “Экономьте время — летайте самолетами”.

— Погоды не будет еще сутки. Если не больше.

— Где Ефим?

— В комнате для приезжающих.

— Говорят, норовист он…

— Старый доктор с ним ладил… Иногда. Поговорите…

* * *

— “Газик” на ходу. С вас бутылку спирта, — сказал Ефим после долгого монолога доктора. Ефим был мелок и щупл. Он выглядел таким даже на узкой гостиничной койке, на которой лежал, пока доктор говорил. Но думал шофер о чем-то своем, потому что перебил врача неожиданно, когда тот достал из кармана радиограмму и хотел зачитать ее. Потом Ефим поднялся, влез в промасленный ватник, кинул на голову ушанку военного образца.

Затем он принялся наматывать длиннющие портянки. Доктор наморщил нос от едкого духа, хотел сказать, что и портянки подлежат стирке, но сформулировал замечание весьма осторожно:

— Чистые портянки лучше греют.

— Да, — простодушно согласился шофер, сунул ноги в огромные, не по росту валенки. — Значит, договорились?

— За что? — спросил доктор. — Спирт за что?

— Как вас зовут?

— Владимир Петрович.

— За интерес, Владимир Петрович.

— Не выйдет.

— Не скупитесь. Вы больше на вату выльете, — сказал Ефим и снял шапку.

— Нет.

Ефим усмехнулся, и было видно, что это его условие непременно. Шофер сел на стул, достал мятую пачку “Беломора” и принялся рыться в ней, отыскивая целую папиросу.

— Здесь до вас доктор был, — проговорил Ефим, все еще роясь в мятой пачке. — Старичок. Помер. Хороший был старичок. Добрый.

В руках у доктора все еще была бумажка — официальный почтовый бланк — радиограмма. Владимир Петрович повертел бланк в пальцах, хотел зачитать текст, но раздумал, убрал в карман.

— Ладно, черт с вами…

— Эт-та… Хорошо.

— Давайте ваш “газик”. У меня нет возможности торговаться.

— Я не торгуюсь, — улыбнулся Ефим. Лицо у него было лоснящееся на щеках и подбородке, а вокруг глаз словно налеплена маска из морщин, как у старых местных жителей, сызмальства привыкших очень подолгу смотреть на искрящийся снег. Доктору показалось, что и улыбка у Ефима местножительская: добродушная и непреклонная.