Мир «Искателя» - [19]

Беккер шутить не любит.

Костю по его приказанию расстреляли на глазах у всего лагеря за попытку к бегству, а Морозова отправили в страшные каменоломни за то, что он залез в подвал с солдатской картошкой. А сколько пленных о” отправил в ад эсэсовских лагерей, откуда не возвращаются И все это он делал спокойно и “чисто”.

А собака Лорд, с которой он, Беккер, не расстается! Высокий черный датский дог. Особенно страшной была его огромная морда, мрачная и злобная. Остальные лагерные псы при виде ее скулили и поджимали хвосты. Лорд особенно ненавидел пленных — результат специальной дрессировки. От его гладкой кожи не пахло псиной. Беккер каждое утро сам чистит его пылесосом, пес никогда не пройдет по луже — обходит стороной.

Одно движение беккеровского пальца — и страшные клыки в тощем теле пленного, и не дай бог свалиться — сразу у лица его пасть. Все хорошо знали — пошевелишься, и зубы в горле. Так навсегда остался калекой со свернутой шеей Венька Щеголев — ленинградец. Он плюнул в лицо Беккеру, когда секли Морозова перед отправкой в каменоломни.

Я сидел на стуле, когда снова вошел Беккер и посмотрел на чистый лист.

— Эрих, раус!

Одноглазый пулей выскочил.

— Лорд, райн!

Я вздрогнул и встал со стула.

В комнату с рычаньем ворвался Лорд. Он сразу заполнил всю комнату. Я прижался к стене.

— Ду швайн. Побудешь с ним.

Щелкнул замок.

Пес стоял весь напружинившийся, готовый к прыжку. В его глазах под нависшим лбом вспыхивали зеленые огоньки. Я плотно припечатался к стене, руки крепко прижал к телу. Первые секунды все было, как в тумане, — дико и страшно.

Прошло какое-то время. Пес смотрел на меня пристально, глухо рыча.

Я пошевельнул рукой, и он сразу рванулся. Я замер.

Опять мы неподвижны друг против друга.

Заныла поясница, ее словно прокалывали острыми иголками, руки стали тяжелыми. Я видел неширокую сильную грудь, мощные ноги с проступающими под гладкой кожей жилами, большую голову, острые, как у рыси, уши, отвисающие щеки и огромную полуоткрытую пасть, заполненную синеватым языком.

Надо смотреть ему в глаза, говорил я себе. Было трудно это сделать и страшно. Я заставил себя посмотреть в зеленые глаза зверя. Наши взгляды скрестились. Теперь я смотрел до боли, стараясь не мигать. Он тоже не отводил своп налитые злобой глаза.

Поясницу и пятки прошивали раскаленными гвоздями. Я смотрел безнадежно. Время остановилось. Как изменить положение тела, немного ослабить напряжение: ведь пес мог броситься при малейшем движении.

Я решил смотреть до смерти. Кто-то говорил, что собака боится взгляда человека, или я читал где-то об этом, не знаю (хоть немного ослабить напряжение).

Вдруг стало холодно, заболело правое колено. Пес зарычал, обнажая клыки, но я не отвел глаз.

“Мигни, мигни, глаза!” — беззвучно шептал я про себя, повторяя эти слова все время.

Может быть, у меня не хватает воли? Или немецкому псу не передашь мысли по-русски? Но я все же продолжал говорить про себя непрерывно и даже начал шевелить губами.

Вдруг он мигнул. Это длилось мгновение.

Но оно имело свою протяженность.

В этот миг я инстинктивно сполз по стене вниз, наверно, на вершок. Получилось это непроизвольно, как от удара.

Пес открыл глаза, но я уже замер.

Опуститься бы на пол, тогда можно дать телу покой. Я понял, пес не бросится, пока я неподвижен, в любом положении, в скорченном, сидячем, но только неподвижном. Я ждал. И он снова мигнул.

Еще отрезочек вниз, плотно по стене. Стало тяжелее, поза неудобна — на весу. Теперь ломило колени. Силы были на исходе.

Секунды, десятые и сотые доли их казались стальными прутьями, тупо воткнутыми в тело. Лампочка над дверью превратилась в ослепительное солнце, придвинутое к самому лицу.

…Так же, как два с половиной года назад, когда в жаркий летний день при ослепительно ярком солнце наш взвод, растянувшись цепочкой, осторожно вошел в редкий бугристый лесок и сразу наткнулся на немцев. Из окопчика на бугорке торчали их черные каски, нас не ожидали.

Пулеметчик зашел сбоку и ударил по окопчику вдоль. Немцы пытались выпрыгнуть из ямы, но пули настигали фашистов.

Но вдруг со всех сторон ударили их пулеметы. Били они густо и беспощадно. Люди расползались, ища укрытия, но редкие деревца и трава не защищали. Лесок прошивался пулеметами вдоль и поперек.

Мы до боли вдавливались в землю. Среди посвиста пуль и треска срезанных веток раздавались тихие стоны и проклятия. Я пополз на середину прогалины — там были куст и низина. Двое, тяжело дыша, ползли за мной. Один волочил раненую ногу. Все… Нас трое.

Огонь утих, мы прижались друг к другу. Было жарко, нестерпимо хотелось пить. Из-за деревцев замелькали грязно-зеленые мундиры, послышался лающий говор. Мы еще теснее сжались и стали отстреливаться.

Мундиры все ближе и ближе: кругом, везде. Приближаются, выбрасывая поток пуль перед собой. Вот из-за кривой сосенки показался край каски, и дуло автомата нацелилось прямо на меня. Я поднимаю ТТ, рывком нажимаю спусковой крючок, патрон уткнулся в патронник; волнение вдруг пропало, стало просто спокойно. Сломал веточку, стал поправлять патрон, как будто вперед” много-много времени — длинная секунда. Я и он выстрелили одновременно. По правому плечу больно ударили, все завертелось в оранжевом тумане. Тысячи горячих раскаленных солнц придвинулись к лицу. Рот наполнился чем-то соленым…