Мир госпожи Малиновской - [16]

Борович резко закусил губу. Как бы он был счастлив, если б она слышала его утренний разговор с Малиновским! Одного этого хватило бы, чтобы поколебать госпожу Богну в ее уверенности. Человек, который любит, не спрашивает других, хорошо ли он поступает, и не принимает во внимание, есть ли у его любимой деньги или нет… Не хвастается ее любовью!..

А может, сказать?… Разбить в щепки все! Одним ударом!..

Искушение было слишком сильным. Он уже совершенно не различал, что говорит госпожа Богна. Голос ее исчезал в пульсирующем шуме у него в ушах.

«Пусть я совершу подлость, пусть уроню себя в ее глазах, но скажу!.. Все равно!..»

— Господин Стефан! — Оклик привел его в чувство. — Что с вами?

— Со мной? Ничего…

— Вы так побледнели! Боже, наверняка кофе был слишком крепок. Ендрусь никогда не умеет… Господин Стефан?…

Он провел ладонью по лицу. Лоб был совершенно мокрым.

— Нет, со мной все в порядке… — Он вынул платок и вытер лоб.

— Может, вам лечь? Может, снова проблемы с сердцем?

Он засмеялся, но тут же зашелся в кашле, а смех прозвучал довольно хрипло.

— Все в порядке. Прошу прощения.

— Дорогой господин Стефан! Я так испугалась!

Она сказала это с такой сердечностью, что он почувствовал себя совершенно обезоруженным. Выпил стакан воды, который она принесла.

— Уже лучше? — спросила она.

— Спасибо.

В прихожей раздался звонок.

— Я уже пойду, — сорвался он с места. — Надо написать еще немало писем.

Она его не отпустила.

— Вы должны остаться. Не позволю вам уйти в таком состоянии. Вдруг вам снова станет плохо. Прошу вас, останьтесь!

В голосе ее звучало столько сердечности, что он согласился вопреки тому, что подсказывал рассудок. И так с ней было всегда. Отказать ей в просьбе мог лишь очень толстокожий человек либо тот, кто сумел бы не поддаться ее очарованию. Борович был уверен, что исполнил бы и самую неуместную ее просьбу, и пусть не мог представить себе подобного, верил, что и такой случай не стал бы исключением.

В прихожей Малиновский громко и весело разговаривал с Ендрусь. Богна сидела неподвижно, но Борович видел, что ей хочется выскочить туда, чтобы как можно скорее приветствовать любимого. Она чуть поправила волосы и взглянула в зеркало. И это в высшей степени раздражало.

Малиновский вошел, улыбаясь, и с той свободой, которая казалась Боровичу неестественной, — а может, то было лишь впечатление, возникшее из неприязни, предубеждения настолько же необоснованного, как и кривая ухмылка по поводу одежды, которую Малиновский выбрал для визита. Черный пиджак, сидящий, как на манекене, и слишком широкие штаны со слишком контрастными полосками. Это напомнило Боровичу любимое словечко Малиновского, которое тот употреблял, восхищаясь чьей-либо одеждой или стилем жизни: «Безукоризненно». Собственно, он и сам был таким вот «безукоризненным», со своим длинным галстуком, с чуть склоненной головой, тщательно причесанными волосами, с мастерски подстриженными усиками и невыносимым запахом парикмахерской туалетной воды. Выглядел он — как и всегда — освеженным: вот именно не свежим, а освеженным — вымытым, наглаженным, накрахмаленным и ароматным. Это нонсенс — приходить к собственной невесте в костюме для визитов!

И что за театральность!.. Малиновский остановился на мгновение, чтобы просиявшим взором поприветствовать госпожу Богну, взглянул на Боровича, а когда здоровался с ней, подчеркнуто соблюдая этикет, еще не отпустив ее руки, произнес приятельским, почти снисходительным тоном:

— Стефан! Как же я рад, что тебя тут встретил! Здравствуй.

— Добрый вечер, — подал ему руку Борович.

— В конторе мы наговориться за сегодня не успели. И как там в Закопане?

Он уселся и двумя ловкими движениями подтянул на коленях брюки. Естественно, слишком высоко.

— Будешь кофе? — обратилась к нему госпожа Богна.

— С удовольствием, — вскочил, словно на пружинках, Малиновский и снова обратился к Боровичу: — А мы тут все время на воде. Даже представить не можешь, как прекрасно это влияет на здоровье.

Он снова плавно поднялся, приняв из рук госпожи Богны чашку.

— Спасибо тебе сердечное. Превосходно! Турецкий?

— Да. Мы зовем его «драконий», — улыбнулась она ему с чувством.

— Хо-хо? «Драконий»?… Ах, точно, теперь вспоминаю… — Он элегантно поднял чашку к губам и сделал крохотный глоток.

Пальцы его тоже отличались «безукоризненным» маникюром, а губы были красные и едва ли не похотливые. Борович смотрел на него, словно зачарованный.

«Это бессмысленно, — старался он совладать с собой. — Какое мне до него дело? Я не должен позволять себе подобного. Чего доброго, стану одержим этим скучным персонажем».

Да и знал его Борович, пожалуй, достаточно. В этом доме тоже не единожды его встречал. Госпожа Богна приглашала их довольно часто, и обычно они являлись вместе. Малиновский заходил после Боровича. Порой сталкивались тут с Ягодой, но реже. Ягода по своему положению и нраву принадлежал к «конвенту сеньоров», для которого госпожа Богна устраивала отдельные чайные посиделки. Борович же и Малиновский относились к группе менее уважаемой, но куда более многочисленной и веселой. В эти дни не бывало старых профессоров, министра Павлинского или директора Шуберта, не было уважаемых матрон. Вместо них — кузины Богны, князь Урусов, обе мадемуазели Паенцкие, невыносимая мадемуазель Жуковецкая, редактор Карась, несколько молодых замужних дам и изрядное число прочей молодежи. На этом широком и шумном фоне Малиновский не привлекал особого внимания. Да и держался он тогда несколько в стороне.