Мир, где меня ждут - [195]

— Вы совершенно правы, Ваше Магичество! Вот только Магистр Пределу нужен, как говорится, в трезвом уме и твердой памяти, а не засыпающий на ходу.

— Что такое? — озадачился Демиан, которого уже давно перестал занимать вопрос касательно того, почему обладающая неким подобием разума и чудовищно напитанная магией книга беспрепятственно позволяет юной ведьме столь непочтительное с ней обращение. Значит, так надо. И всё. Девушка указала ему на строку, сохраняя на лице насмешливое выражение. Магистр честно попытался понять, в чём, собственно, дело. Верно рассудив, что обратить рассеянное внимание волшебника в нужное русло у нее вряд ли получится, смилостивилась и сама всё объяснила:

— И вовсе было не обязательно повторять одно и то же слово аж целых три раза подряд. А здесь падежи перепутал, грамотей ты мой. Вот еще, смотри, тут получилось, что предмет сам с собой производит действие, деепричастный оборот вышел очень странным, ты о чём думал в тот момент? Или носом уже вовсю клевал? Ну и, наконец, буква пишется в обратную сторону, а не задом наперёд!

В результате хохотали уже вдвоём. Магистр, постанывая от смеха и не выпуская своё синеглазое сокровище из объятий, торопливо исправлял смешные до нелепости ляпсусы, которые ухитрился густо понатыкать, пребывая в неадекватном состоянии, вызванном хроническим недосыпом. Закрыл Свод, прихлопнув ладонью по обложке. Ощущения были в высшей степени странные, практически не поддающиеся определению. По всему похоже — он и сам не верил в то, что это происходит именно с ним, здесь, сейчас. Это счастье, прогоняющее мрак и приносящее в дар крылья из чистейшего света, что так легко и радостно подымали ввысь, к самому солнцу. И уже не страшно было обжечься о его лучи и камнем рухнуть на землю. Совсем не страшно… Да этого и не случится, ведь любовь Марины обережет от всех невзгод, мыслимых и немыслимых…

Казалось, девушка каким-то невероятным образом прочла его мысли, или же они были настолько близки друг другу, что улавливали даже тончайшие оттенки чувств. Прямо и искренне глядя ему в глаза, словно бы позволяя таким способом проникнуть в самые сокровенные тайники своей души, Марина произнесла так просто и естественно, не позволяя ни на миг усомниться в ее словах, без доли рисовки, без толики пафоса, будто бы это была непреложная истина… нет, не 'будто бы', а истина, самая истинная из всех истин:

— Я умру за тебя…

Вот только почему в его взгляде черной бездны сейчас отражается такая невыносимая мука, как если бы она воткнула ему кинжал в спину, да еще и провернула в ране, упиваясь его страданиями? Демиан до боли, до синяков от судорожно сжавшихся пальцев схватил девушку за плечи, затряс, изменившимся, прерывающимся голосом вгоняя в оторопь:

— Никогда!.. слышишь? — никогда не говори мне такого!..

Сдавленный вздох, до жути похожий на тихий всхлип. Притянул к себе, словно бы хотел спрятать ее в себе, заявить о своих неоспоримых правах на девушку, поставить несмываемую печать на ее теле, на самой ее сути. Марина не понимала, не могла понять, что происходит. Ведь откуда-то же пришло это знание, эта уверенность. И отчего такая бурная и однозначно негативная реакция на ее откровение? А потом — ярчайшая вспышка света, взорвавшаяся не в мире, а лишь у нее под веками. Ослепившая, на единственный ужасный миг, а показалось, что навсегда. И чувство, такое, будто ее выбило из собственного тела. Даже не болезненное, скорее слишком странное. И резкое.

На ночлег измотанный и изрядно поредевший отряд устроился в древних развалинах какого-то то ли храма, то ли дворца, за давностью лет и не разберёшь. Мраморные колонны, некогда изящные, гордо устремлённые ввысь, ныне покосились, а то и вовсе рухнули, расколовшись на кучу мелких и крупных обломков, поросли мхом и выщербились под воздействием воды и ветра. Бывшая века назад идеально ровной площадка послужила почвой для травы, кустарников и невысоких, чахлых, но удивительно упорных деревцев, которые своими корнями пробили камень и укрепились в нём, неизвестно откуда получая подпитку для своих корявых, изломанных стволов и жидкой листвы, словно безмолвное напоминание того, что необходимо бороться и побеждать, пусть даже надежды нет, а цель кажется недостижимой. Словно нерукотворный памятник неукротимой, неистребимой, вездесущей жажде жизни. Ей было жаль деревьев, что с таким трудом заполучили своё место под солнцем, но изможденные непрекращающимися схватками воины также хотели жить. Они нуждались в отдыхе, а значит в горячей еде и питье, в защите от осеннего промозглого холода и мелкой нечисти. Застучали топоры, заполыхали костры…

Девушка, зябко съежившись, сидела в самом углу походного шатра. Она до самого подбородка была укутана в шкуру белого барса, но, не смотря на тёплый мех, ее колотил сильнейший озноб. Синие глаза — как два осколка давным-давно застывшего льда на бледном, до меловой белизны, лице. В каштановых волосах, густой пышной массой рассыпавшихся по дрожащим плечам, стекающих по спине и свернувшихся в кольца на полу, будто летучая осенняя паутина, запутались совершенно белые пряди. Откинулся тяжёлый полог, и в проёме возникла мужская фигура, нарисованная черной штриховкой на фоне серо-синего вечернего неба. Чуть пригнувшись, гость вошёл внутрь, принеся с собой едкий запах дыма и кровавый — железа. Он двигался, плавно перетекая ртутью из одного положения в другое; мягкие, вкрадчивые шаги стелились по ковру — неистребимая многолетняя привычка, — выдавая в нём прирожденного воина и разведчика, умелого следопыта. Молча сел напротив, протягивая ладони к ласковому костерку, который мгновенно потянулся навстречу, едва не облизывая длинные красивые пальцы, привычные, впрочем, и к мечу, и к луку. Девушка знала, что огонь не причинит ему вреда, и маг не чувствует боли от близкого жара, лишь приятное успокаивающее тепло. Вот только почему