Мир фантастики 2010. Зона высадки - [117]

Георгий всей кожей чувствовал влажные волны тепла, исходящие от пришельца. Мухи жужжали так, словно вонзались в мозг, задевали лицо. К собственному прерывистому дыханью примешивалось чужое сопенье. Запах же сделался невыносим.

Скоро и сам точно так же запахнешь. Самого плотно облепят мухи, пока кто-нибудь не догадается прикопать твой обескровленный труп. Он не сомневался, что существо его первым ухватит как прямого виновника гибели сотоварища. Однако замер, дыхание затаил, подло надеясь, что выбор падет на попа или костромича.

В позе попа смятения не было, хоть и выглядел бледно. Губы его шевелились, молитву, что ли, творя. На миг мелькнула морщинистая лапа с шипами, но тут же обратно была втянута пустотой. А мужик вздрогнул всем телом, дернулся, как от щекотки, и вдруг, сдавленно ойкнув, выполнил в воздухе невероятный кульбит и грохнулся оземь. Тело его поехало, заскользило по мелкой жесткой траве. Бутыль выпала и расплескалась. Пиджак завернулся на голову. Жалко подрагивал голый впалый белый живот. Маузер, наконец-то, выкарабкался из кобуры, вжался в ладонь, словно тоже немного трусил.

Матрос между тем не терял даром драгоценных секунд. Зубами сорвал пробку и запустил в пузырек иглу, вытянув поршнем его содержимое. И вместо того, чтобы бежать или как-то иначе реагировать на пришельца, он плотно, словно располагался надолго, уселся на край крыльца — с той стороны, где валялся и еще не успел остыть искореженный «льюис». И ни секунды не медля, отработанным движением, словно опытная сестра милосердия — сквозь прореху или прямо сквозь ткань — вонзил вожделеющее жало в бедро. Морщась и скаля зубы, ввел под кожу раствор и оперся спиной на дверной косяк, дожидаясь, пока разыграется морфий.

Тело мужика продолжало волочиться, ухваченное, вероятно, за ногу, частично скрытую тем, что гораздый на гипотезы Гамаюнов оптической воронкой назвал. Где рывками, где равномерно и плавно, тело тащилось параллельно фасаду, мимо крыльца, мимо матроса, глядящего на самопроизвольно волочащегося мужика уже вполне безучастно.

Георгий поднял маузер. Рука плясала. Никогда такого волнения не испытывал. Стрелять он не решился. Пришелец не виден, а при такой тряске в руках скорее угодишь в костромича. Или матроса пришьёшь к стене, вместо того, чтобы пришить пришельца.

Тело мужика тоже встряхнуло. И его движение вдруг прекратилось. Пришелец остановился. Возможно, задумался. Возможно, вспомнил о вчерашнем пиршестве — не остался ль внутри еще кто? Или матрос показался ему интересным объектом, заслуживающим внимания — гораздо более пристального, чем этот небольшой, перепуганный пьяный мужик. Который, словно внутренние колебания упыря судорогой отозвались в его ноге, дернул ею разок, дернул другой, и вдруг, перевернувшись на четвереньки, проворно отбежал метров на пять и вскочил.

Матрос качнул головой, чуть отклонился влево, но не так, как человек под действием собственных мышц шевелится, а пассивно, податливо, как будто его кто-то настойчиво теребил. Отстранял его голову, чтоб верней и удобней впиться шипом в шею. Вводил свои хоботки в артерии, в вены вонзал. Находя точки, наиболее благоприятные для контакта, пока обе кровеносные системы не переплелись, словно пара сообщающихся сосудов скудельных. Иногда мелькала в воздухе лапа пришельца, а то матрос на мгновение пропадал, попадая под оптическую защиту инопланетянина — довольно наивную с точки зрения земного здравого смысла, надо признать. Ибо не спасала от пуль, а в данном конкретном случае и оптически была не вполне надежна. Сквозь нее то и дело проступали контуры тела пришельца, словно в ней что-то разладилось, словно она временами давала сбой, пока не прекратилась совсем. И тогда сей внеземной вампир предстал пред своими немногочисленными зрителями в полной красе — вытянувшись на крыльце параллельно матросу, прижавшись спиной к стене, отдавшись до полного самозабвения наркотическому опьянению. Даже защиту скинул. Или забыл про нее. Или не смог активизировать ее, будучи в расслабленном состоянии.

Глаза его были открыты, в них что-то тлело голубовато. Изо рта — атрофированного отверстия, похожего скорее на сфинктер, — появился, возрос и лопнул прозрачный пузырь. Пальцы сцепились и переплелись внизу живота, словно небрежно прикрывая срамное место. Был он совсем неподвижен и, кажется, не дышал. Как и безучастный к жизни земной его компаньон. Окаянного океану матрос. Вполне покойный.

Значит, и в подвал он залез, чтобы без помех уколоться. Где его и сморил Морфей. И это продлило ему жизнь. Всего лишь на сутки.

Георгий не мог бы сказать в точности, сколько времени он простоял у крыльца. Из-за плетней, из различных укрытий и дыр высовывали головы местные жители. Тогда он быстро поднял маузер и выстрелил. Тело пришельца послушно дернулось, он, кажется, всхлипнул, словно решил очнуться в последний момент.

— Объявляю мораторий на марафет, — сказал или подумал Георгий.

Давешняя смутная мысль о пристрастиях упырей, обусловленных концентрацией алкоголя в крови безропотных жертв, проявилась отчетливей.

Из нас, троих претендентов, он выбрал пьяного мужика. Хотя, казалось бы, что нестарый еще поп, а тем более я — со всех сторон предпочтительней. А мужика он, недолго думая, променял на матроса с более конкретным продуктом в крови. Матрос, наверное, полный шприц в себя засадил. Погибать, так с музыкой, гармонией небесных сфер. Носом, что ли, они концентрацию и разновидность зелья распознают? Или иным органом восприятия?