Мир дома твоего - [7]
“Совесть — когда в человеке пробуждается понимание, когда он сам с собой обсуждает свои поступки. Если они плохие, то он должен исправлять”. Старшие подростки связывают совесть с убеждениями: “Совесть — это личное внутреннее мнение и суждение”, “Совесть — чувство, не позволяющее сделать что-то, противное твоим убеждениям”. Эти убеждения могут расходиться с мнением большинства, и подросток, для которого так значима солидарность с товарищами и сверстниками, способен даже, руководствуясь совестью, преодолеть давление их подростковой “морали”. Вот как изменяется ситуация “в общественном транспорте”: “В автобус входит пожилой человек, и мальчик должен уступить место. Но он находится в компании сверстников, и над ним могут пошутить из-за этого. Но все-таки, переборов себя, мальчик уступает место на глазах у друзей. Он колеблется. Но потом чувство совести взяло верх над боязнью быть осмеянным”.
В душе старшего подростка идет борьба между совестью и подростковым “негативизмом” — стремлением доказать свою свободу и независимость от морали взрослых. Вот как это звучит в их ответах: “Совесть — это такое понятие, которое мы не проходили. И вообще, это понятие вполне растяжимое. Если требуется индивидуальное мнение, то его дать не могу. потому что человек без общества — ничто. А вообще в разных ситуациях человек может проявить свою совесть, а может побояться это сделать. Постоянной совести нет ни у кого. Поэтому совесть — понятие относительное”. Любопытно рассуждение одного юного философствующего “релятивиста”: “Что такое совесть — никто не знает (кроме меня). Я знаю. Могу поделиться. Это — то, чего в достатке нет ни у кого. Я так думаю. Совесть — это когда стыдно за свои плохие поступки (за слишком хорошие иногда тоже). Чистую совесть я в своей жизни не наблюдал ни у кого. Многие пытаются скрыть свою совесть. Им совестно за свою совесть. По-моему, совесть — нужная вещь. Было бы ее побольше у людей, особенно в нашем классе. Конечно, не надо слишком много совести. А то будет слишком совестно”. И игриво-ироническая подпись: “К-ский и моя совесть”.
Этому подростку явно “совестно за свою совесть” (а точнее — стыдно), оттого все так противоречиво и зыбко в его словах. Какая сторона этого противоречия победит, окажись он в ситуации нравственного выбора? Хочется верить, что эта наносная бравада пройдет со временем.
Но, к сожалению, этот подростковый негативизм у многих людей сохраняется на всю жизнь. Мы можем узнать его и в философских системах, и в психологических теориях, которые утверждают, что совесть мешает раскрепощению психической энергии: что касается “массового” искусства, то оно утратило не только совесть, но и элементарный стыд... Это — бедствие в нашем отечестве, которое еще в прошлом веке было для всего мира образцом высокой духовной культуры, несущей идеалы нравственной чистоты. Десятилетия безжизненной коммунистической морали сделали свое дело, обесценив подлинную нравственность, присущую душе каждого человека. Порою она таится под спудом стыда за свою совесть (“многие пытаются скрывать свою совесть”). Лишь в свободной душе говорит совесть. В условиях идеологического рабства человек становится глухим к ее голосу, и она замолкает. Но совесть, отвергнутая человеком, проявляется в непонятных ему состояниях тревоги, страха, неудовлетворенности, тоски...Человек ищет, чем бы заглушить эту боль души, и с этим связаны разные виды наркомании: от алкоголя и секса до поп-музыки.
Подростки пишут: совесть “гложет”, “мучает”, “терзает”, “болит”...Что это за обвинитель, властный голос которого сильнее голоса самооправдания? И что в нас “болит”? Мы знаем, что голос совести бывает сильнее физических страданий. Но когда болит сердце или зубы, ясно, с ними что-то неладно, их надо лечить. А когда душа стонет от мук уязвленной совести (как, например, у Бориса Годунова в пушкинской трагедии: “Как язвой моровой душа горит...”) — что болит и почему — болит?
Страдания телесные свидетельствуют о нарушении нормального строя организма. Подобно этому, душевная боль говорит о расстройстве души. И у души есть свой строй, порядок. Нужно заботиться и следить за сохранением этого душевного строя, чтобы душа не заболела. Ведь душевное расстройство может стать необратимым, как и физическое. Оно может навсегда лишить человека радости жизни, сил и разума.
Вспомним Родиона Раскольникова из романа Достоевского “Преступление и наказание”. Он сознательно, из “идейных соображений” убил старуху-процентщицу, для блага других, близких ему людей. Ко благу это не привело. А герой на протяжении всего романа мучается, томится и, подобно живому трупу, бродит по жизни, не находя покоя. Убив другого, пусть неприятного, чуждого ему человека, он убил жизнь в себе самом. Рассудочное самооправдание не помогает ему, он совершает один за другим странные, иррациональные поступки, символически выражающие подавляемое чувство вины. И наконец, как бы автоматически, непроизвольно решается на поступок, достойный истинно раскаявшегося человека: признается в своем преступлении и добровольно терпит наказание. Он на коленях просит прощения у матери-земли. Но сознательное раскаяние приходит к Раскольникову только в эпилоге романа. Это поведение человека, душевно раздвоенного (что звучит и в фамилии “Раскольников”). Оно говорит о неумолимости совести — этого таинственного внутреннего судьи, выносящего приговор “всемогущему” теоретику. Это приговор по закону совести. Закон этот выражен в названии романа “Преступление и наказание”. Его можно понять и как причинно-следственную связь преступления и наказания, и как их тождество:
