Мир Чаши. Дочь алхимика - [71]

— Выбирайте быстрее, — поторопил он, и Жозефина приняла Ключ. Тяжелый, прохладный, будто его не держала только что человеческая рука, он лег в ее ладонь и истаял в ней, уйдя глубоко и растворившись незаметно. — Быть может, еще увидимся, — и он вышел из шатра. Тут же потек, подбирая свои серые полотнища, туман, смотались струны, и в шатре все стало по-прежнему. Мир плыл, звуки отдавались с гулкостью, какая бывает во сне, но наследница де Крисси знала, что все только что случившееся было явью. До рассвета еще оставалось время, и едва она присела на свою скатку, ее тут же свалил сон, а проснулась она от крика чаек.

Вокруг были каменные стены, и в узкие, больше похожие на бойницы окна било полуденное солнце. Жозефина поднялась — с плеч соскользнул гревший ее ночью плащ, под ногами на мозаичном полу лежала скатка. Судя по всему, испытание началось.

В первую очередь она обошла стены — небольшая, шага четыре в поперечнике, круглая комната была вырублена в скале, в прорезях всех трех бойниц сверкало море. Двери не было; подойдя к пустой стене между бойницами, девушка приложила руку с Ключом к стене и велела:

— Появись!

Сквозь камень послушно проступила обычная деревянная дверь; Жозефина потянула за ручку и сквозь проем увидела точно такую же комнату и себя, стоящую на пороге. Она шагнула вперед, сквозь свое отражение, и оказалась в точно такой же — нет, в той же комнате. Пространственная магия.

Магический застенок.

«Светлячок» погас, не успев вспыхнуть: стены поглощали плетение по мере его появления, развеивая сотворяемое заклинание и втягивая его Силу. Это было ожидаемо, и Жозефина обратила внимание на мозаику.

Выложенная смальтой, она образовывала широкое кольцо вдоль стен, замыкавшее в себе множество треугольников, наложенных один на другой, каждый чуть повернутый относительно предыдущего — от большего к меньшему, от края к середине. Не хватало ни Силы, ни знания, ни умения, чтобы разобраться в плетениях этого места — и тем паче не хватало, чтобы сломать или пробить их; что ж, если против магии не могла помочь магия — значит, оставалась алхимия, и Жозефина второй раз в жизни надела на палец отцовский перстень.

К ощущению чугунной бочки прибавилось чувство тяжести во всем теле; каждая кость, каждая мышца будто тоже налились чугуном пополам со свинцом, словно сам воздух давил со всех сторон, но двигаться все же было можно.

То, что виделось вырубленной в монолитной скале комнатой, исчезло, процеженное Силой перстня. Остался только мозаичный пол и узоры Силы вокруг: словно две основы для корзин — готовое донце да изогнутые прутья будущих боков — поставили одна на другую так, что донце одной стоит на земле, а другой — смотрит в небо, и пространство меж прутьями заплели не лозой и корой, но прихотливым и мощным плетением заклинаний, которые — Жозефина знала — из ныне живущих повторить никто не мог. Она видела истинный облик комнаты, теперь лишенной всех своих красочных фантомов.

К слову, мозаичный пол тоже остался не вполне таким, как был: теперь ясно было видно, что треугольники образуют не только гипнотический узор, но и водоворот Силы, оканчивающийся в середине воронкой, в которой чувствовалась глубина. Больше идти было некуда, и Жозефина с сознанием своего права бестрепетно шагнула в уходящий вниз поток.

Там была такая же комната — клетка с невероятно толстыми прутьями и плетения Силы между ними, тот же пол, только у стены — точнее, у одного из «прутов» угадывался человеческий силуэт. Она подошла к нему, на ходу снимая с пальца перстень.

Здесь в окна глядела ночь, черная и звездная. У стены, снова прикинувшейся камнем, действительно сидел человек, но не морской маг, которого ожидала увидеть Жозефина, а кто-то другой — молодой еще мужчина в потертом верховом костюме, с длинными золотисто-русыми, беспорядочно рассыпавшимися волосами. Лица его не было видно: он сидел, охватив руками колени и уткнувшись в них лбом. Его Узор Потоков выдавал в нем мага, а вот эмоциональный фон… очень слабый, почти неощутимый, какой-то спутанный, он словно принадлежал умирающему — или находящемуся так глубоко в отчаянии, что оно уже переродилось в полное равнодушие ко всему.

«Апатия», — вспомнила Жозефина. Отсутствие чувств, мыслей и желаний. Испытывающий ее действительно похож скорее на мертвеца — хотя можно ли испытать неспособность испытывать хоть что-то?.. Единственной более-менее живой и имеющей структуру точкой был гербовый перстень рода на указательном пальце, но его мешали рассмотреть пряди волос.

Ощутив присутствие живого человека рядом, мужчина поднял голову. Ни спутанные волосы, ни погасшие глаза не могли скрыть благородство черт, выдающих древнюю кровь.

— Наконец-то… — Голос был хриплым от долгого молчания. — Я думал, вы не появитесь. — Изящества обращения в долгом заключении он тоже не потерял. Или это была холодная вежливость приговоренного, измучившегося ждать казни.

— О чем вы? — тихо спросила Жозефина. — Однажды вы должны были вспомнить про договор и явиться за моей душой.

— Я человек, а не существо Корней… — Он снова понурил голову, безучастный ко всему.