Мир Чаши. Дочь алхимика - [44]

— Приветствую, дедушка. Почем лодка? — спросила Жозефина, заходя на мостки.

— Кхе, кхе, кхе… а ни почем. Не мои они, да и не плавають туть…

Нет так нет. Парни по просьбе Жозефины споро отделили от корней обломок ствола с полчеловека величиной, прочно забили туда кинжал и, раскачав, закинули чуть не на середину реки. Фердинанд набросил на бревно заклинание ускорения, и только оно начало разгоняться по водной глади, как эта самая гладь разинулась огромной пастью, и бревно исчезло в ней, будто щепка.

— Вот потому и не плавають, што зубохват тут плаваить, — пояснил старичок и снова затянулся.

Обед из зачарованного бревна получился так себе: бедный зверь искренне не понимал, почему его так и норовит утащить по реке, и сопротивлялся как мог; в результате вода бурлила, разрезаемая гребнем носящейся по кругу зверюги.

Недолго полюбовавшись на дивное зрелище, отряд снова оседлал коней и двинул к городу — во-первых, чтобы можно было, если что, открыть Врата; во-вторых, если слежка возобновится, чтобы поломали себе головы, зачем отряду в Кастириус. А в-третьих, в достаточно крупном, хоть и провинциальном городе можно было найти что-нибудь интересное, да и просто хотелось нормально поспать и отдохнуть.

Тропа вела мимо Веселой Слободы и вливалась в западный большак. По пути Фердинанд по настоянию Жозефины накрутил себе небольшой тюрбан, чтобы спрятать уши — причем ловкость, с которой он это проделал, явно говорила о немалом опыте, — и в своих шароварах и яркой рубахе стал окончательно выглядеть каким-нибудь южным жителем — лицо и одежда нездешние, рост небольшой — что опять же способствовало маскировке.

Стражники на городских воротах, освещенных закатным солнцем на зеленоватом небе, затребовали с них пять медных, по монете с человека — «Шесть? Вас же пятеро? А-а-а… это не зверушка потешная, а спутник ваш? Ну тада да, тада шесть», — и, удовлетворившись известием о том, что в город въезжает «нобле из благородного дома Инкогнито», потеряли к отряду всякий интерес.

— И еще, добрые люди: где здесь остановиться можно в тихом приличном месте незадорого?

— Это вам нужон «Красный зверь». Вот вверх по улице поедете, на развилке направо свернете, там увидите.

Заведение оповещало о себе вывеской с силуэтом оленя. Собственно, название «Красный зверь» и обозначало оленя — благородную дичь, чье мясо, как известно, имеет темно-красный цвет, достойную нобле и особ королевской крови. Каменный первый этаж, немалых размеров конюшня, где конюх, получив денежку, пообещал обиходить коней и выпить за здоровье их хозяев; просторный зал с длинной, темной от времени стойкой, с добротными круглыми столами, милая подавальщица, доброе пиво, на удивление красивая музыка, льющаяся со струн колесной лиры в руках подозрительно молчаливого менестреля — в общем-то все, что нужно человеку с дороги. Серебро и лазурь наслаждались отдыхом и едой, не забывая, впрочем, поглядывать по сторонам, и делали это совершенно не зря — за одним из столиков ужинала молодая нобле с двумя охранниками, весьма похожая на портрет, присланный Жозефине вместе с письмом из конторы нотариуса Кроненбаха…

Спросив у хозяина кувшин хорошего вина и пару стаканов к нему — посуда, к слову, была тонкостенной, из звонкой глины, против деревянной в большинстве заведений, — девушка направилась к столику молодой нобле, которую она опознала как графиню Альдскоу. Она еще не знала, что именно ей скажет, но упускать возможность получить еще хотя бы крупинку мозаики она не собиралась. Северяне остались на местах по ее же собственной просьбе, однако следя за своей госпожой.

За три шага до стола путь ей преградили охранники, развеяв последние сомнения — на их рукавах были гербовые шевроны со скалящейся тварью Альдскоу.

— Вы к госпоже?

— Очевидно, да.

— Зачем?

— Поговорить, как это пристало нобле.

— Назовите ваше имя или покажите гербовый перстень.

Это было то, чего Жозефина отчаянно надеялась избежать, но деваться было некуда: охрана стояла насмерть. Сталкивать же их с северянами, устраивать беспорядки в уважаемом заведении… зачем? Подняв руку, она показала на сжатом кулаке свой перстень; один охранник что-то шепнул своей госпоже, и та, взмахом руки приказав им сдвинуться так, чтобы было видно визитершу, состроила такую мину, что Жозефина поняла сразу: разговора не будет.

— Мне не о чем разговаривать с вами, — со всей нобльской надменностью и холодом заявила наследница Альдскоу. — Вы — дочь гаснущего рода, рожденная от семени предателя.

— Право, зачем поминать столь старые и не относящиеся к делу долги. — Дочь серебра невозмутимо наполнила стаканчики, поставив кувшин и один стакан на стол, отсалютовала своим. — Дети не отвечают за деяния отцов.

— Яблочко от яблоньки недалеко падает, — был процеженный сквозь зубы ответ. Графиня явно хотела припечатать чем-то ощутимо пожестче, но политес сдерживал — все же перед ней была пусть ненавистная, но нобле, а ее не прикажешь выкинуть прочь, как какую-нибудь селянку; вон и ее люди тоже сидят, готовые вступиться за госпожу. — Я не желаю более разговаривать с вами.

Улыбнувшись искренне и открыто, Жозефина чокнулась со стоявшим на столе стаканом, отхлебнула из своего и вернулась к отряду, оставив графине кувшин. Она села к ним спиной, ощущая висящее в воздухе, пульсирующее раздражение и волны холодного и какого-то брезгливого гнева; сама же она улыбалась от души — в конце концов, сведения необязательно услышать напрямую, часто достаточно просто посмотреть на вопрошаемого, и это будет не менее ценным.