Мир Чаши. Дочь алхимика - [41]

— Беру, — и дивной красоты шелковый сверток присоединился к друидскому платью.

Убедившись, что у всех все есть, «пани атаманша» спросила, сколько они должны.

— Две серебряные, — объявил торговец. — И всем буду рассказывать, что с моего прилавка сама Ясноглазая одевалась!

Такая дешевизна была поразительной даже для торжка, где торговали свои со своими. Жозефина отдала запрошенные деньги и уже только потом сообразила, что ее явно приняли за другую, но было уже поздно — светлоглазый брюнет уже обхаживал других покупателей, — да и не особенно важно.

Разобрав обновки, отряд вернулся обратно. Корчмарь взял денежку и, громогласно позвав некоего Жука, отправил гостей на задний двор. Мыльня снаружи была очень похожа на обычную баню, только с закрепленной на крыше — или вместо нее?.. — огромной просмоленной бочкой. Внутри же от бочки шли медные трубки с раструбами на концах.

— Краник поверните, водица и потечет, — объяснил им тот самый Жук, мальчишка лет восьми. — Бочка смоленая, черная, под солнцем греется, так что течь будет тепленькая, — и показал, где лежит мочало.

По очереди оценив прелесть новомодной мыльни — больше трех человек она не вмещала — и заменив у корчмаря испорченные болотным купанием припасы на свежие в обмен на разбойничьего скакуна, они отправились к оружейнику — «а назад к воротам пройдете малость, вывеску увидите, у них кузня еще там же». Над дверью на цепях толщиной в руку висела огромная, почти в человеческий рост, изрядно поржавевшая железяка.

— Зверолюдский скимитар, — опознал «вывеску» Фердинанд.

Внутри была самая обычная оружейная лавка: по стенам висели мечи, сабли, копья, булавы, кистени, с верхних полок хищно целились арбалеты, на вытянувшемся вдоль стен прилавке лежали метательные и боевые ножи, оружейные подвесы, оселки для заточки. В отдельном ящике под стеклом покоились образцы материалов — и привычная серая сталь, и сталь матовая, особенно прочная и гибкая, и даже метеоритное железо, из которого обычно делались с молитвами и заклинаниями ножи или наконечники копий — на длинный клинок небесной крицы не хватало.

— Чего могу предложить панам? — приоткрылась неприметная дверь в уголке, и оттуда появился кряжистый мужик в рубахе с закатанными выше локтя рукавами. Загорелую кожу пятнали шрамы, в основном ожоги — видимо, в лавке торговал сам кузнец-оружейник.

— Приветствую. Мне лук, а остальным — чего выберут, — кивнула на своих Жозефина.

— Вот, пожалте. — Оружейник снял с одной из полок изящный, как раз под женскую руку лук и протянул «пани атаманше». Та кивнула, оттянула тетиву до правого уха, отпустила, придерживая пальцами, и вернула оружие.

— Если позволите, я сама посмотрю, — и, дойдя несколько шагов, сняла с вбитого в стену крюка уже облюбованный лук, собранный из удобной ясеневой рукояти и роговых плеч, переслоенных упругим и прочным лосиным деревом. Свитая из жил тетива запела под пальцами, и ее голос сразу убедил Жозефину в том, что в выборе она не ошиблась. Каталин тоже выбрала лук, а парни все как один взяли тяжелые арбалеты. Фердинанд же как существо органически не приемлющее кровопролития среди предназначенных для отнятия жизни предметов чувствовал себя не особенно уютно и потому коротал время за рассматриванием самого изящного и богато украшенного оружия, которое было скорее произведением искусства, чем средством смертоубийства.

— Сколько с нас? — Жозефина повернулась к хозяину лавки.

— Ну, вижу я вас в первый раз… за все четыре золотые и три серебряные.

Монеты перекочевали к оружейнику, и обвешанный оружием и припасом к нему отряд вновь вышел под белое солнце и направился к корчме — разместить все по седельным сумкам да и уехать наконец: цель близко, а тут все же разбойничья слобода — место удивительно мирное и гостеприимное, да еще и с не виданными ни на одном торгу ценами, но ведь они-то не разбойники…

— А ну-ка стой. — Из-за угла вымелькнуло нечто яркое, заступая дорогу серебру и лазури. Это была девица в золотистом шелке с алыми вставками, тоненькая и гибкая, увенчанная пышной гривой рыжих, нестерпимо горящих под полуденным солнцем волос, перехваченных надо лбом широкой алой лентой. — Кто это тут ходит?

— А кто спрашивает? — холодно спросила Жозефина. Она понимала, что просто разговором это вряд ли кончится, а чем именно кончится — Ирокар его знает… Ей было страшно, очень страшно, потому что сейчас, будучи так близко от цели похода, нельзя было оступиться — а эта встреча могла разрушить если не все, то многое, — но она скрутила этот страх, спрятала его глубоко внутри, не пуская ни на лицо, ни в движения, ни в голос, ни в эмпатическое излучение.

— Меня называют Лиса, — разговаривая, пламенная атаманша не стояла на месте: текучая, словно ртуть, она переступала носочками алых сапожек, поводила плечами, делала полшажочка то влево, то вправо, покачивалась, от этого еще больше похожая на язычок огня; имя ей удивительно подходило. — А вот тебя, как я слышала, один из твоих людей назвал Ясноглазой, но ты не Ясноглазая, я знаю ее. А ты выдаешь себя за нее!

— Ясноглазой меня назвал лавочник на торгу. Я, если честно, поняла это уже потом и особого значения не придала. Дай дорогу.