Мир Чарльза Диккенса - [122]

И все же, я полагаю, у этого либерализма всегда были четко очерченные границы. Сколько бы ни провозглашал Диккенс независимость своих взглядов, определенные группы людей, «не вписывавшиеся» в общество, с трудом могли рассчитывать на его благосклонность. Он не разделял крайних предрассудков. Можно с полной уверенностью утверждать, что, например, расистом в нашем понимании он, конечно, не был. В «Нашем общем друге» он с примерной объективностью показал добропорядочного правоверного еврея Райя, поскольку покупательница его Тэвисток-хаус миссис Дэвис, еврейка, призналась ему, что из-за Фейгина еврейская община считает Диккенса заклятым врагом их нации. Но, даже ужаснувшись этому обвинению, он совершенно искренне удивлялся честности Дэвисов в вопросах, связанных с покупкой дома. Так же обстояло дело и с неграми: «…бесспорный факт, что, когда несколько цветных собираются вместе, от них исходит запах, не очень радующий обоняние, и я был вынужден поспешно отступить из их опочивальни. Я глубоко убежден, что в этой стране (США) они скоро полностью вымрут. Когда посмотришь на них, то представляется абсурдной сама мысль о том, что они удержатся рядом с неутомимым, умным, энергичным и просто сильным народом».

В числе дурацких обывательских толков, отравивших жизнь несчастного Невила Ландлеса после исчезновения Эдвина Друда, была и сплетня о том, что до приезда в Англию по его приказанию где-то засекли до смерти каких-то «туземцев», о которых в Клойстергэме знали только, что все они черные, все очень добродушные, себя всегда называют «мой», а прочих людей «масса» или «мисси».

Предрассудки его класса умирали в нем медленно, как, впрочем, и тешившее его самообольщение. В апреле 1869 года он отвечает на чей-то вопрос: «Хочу вас уведомить, что, кроме доброго имени отца, других украшений на моем гербе не было, как не было и простертого льва с мальтийским крестом в правой лапе. Я никогда не избирал себе девиза, будучи совершенно равнодушным к формальностям подобного рода». Но это высокомерие все же безобиднее, чем его гражданские предрассудки. Ибо все, что не укладывалось в его картину мира, тотчас пополняло список общественных пороков. Возможно, именно поэтому в его последнем, неоконченном романе делается упор на личные добродетели.

Не в характере Диккенса было легко отойти от общественной жизни. Даже в последний год он проводит зиму в Лондоне, посещая обеды и приемы: его настроение заметно улучшилось с прекращением чтений, хотя здоровье было уже непоправимо подорвано. В марте 1870 года он был принят королевой; в продолжение полуторачасовой аудиенции королева милостиво стояла, поскольку ему придворный этикет не позволял сесть. Он был самым знаменитым из ее подданных, к нему полностью относились слова, сказанные им о Шекспире: «Простолюдин… небесполезный для государства». Тридцать лет назад, когда королева выходила замуж, он наполовину в шутку писал Форстеру:

От горя я сам не свой, все валится из рук. Перечитал «Оливера», «Пиквика» и «Никльби», пытаясь собраться с мыслями и сесть за новый роман, но все напрасно:

В Виндзор, мое сердце!

Здесь счастья мне нет.

В Виндзор, мое сердце,

Любимой вослед.

Ныне королева уже лишилась своего возлюбленного супруга принца Альберта, причины пародийной ревности Диккенса, а сам Диккенс утратил былую неукротимую веселость. То была странная встреча. Еще он присутствовал на утреннем выходе принца Уэльского. Больная нога не позволила ему свозить Мэйми на бал во дворец, однако его отношения с двором не прервались:

«При сем прилагаю для Ее Величества первый выпуск моего нового романа, который появится в печати только в следующий четверг, 31-го числа. Не соблаговолите ли Вы передать его королеве с изъявлением моей верноподданной преданности и любви? Если это повествование пробудит интерес Ее Величества и королева пожелает узнать содержание следующих выпусков раньше своих подданных, то Вы знаете, какой честью будет для меня присылать эти выпуски до их выхода в свет…»

Увы, королева не проявила любознательности.

Из двенадцати выпусков «Тайны Эдвина Друда» Диккенс успел закончить шесть, и как это не похоже на любой из его прежних романов! Здесь нет широкой социальной панорамы, как в «Мартине Чеззлвите» или «Крошке Доррит», и это не притча о духовном или общественном возвышении, как «Дэвид Копперфилд» или «Большие надежды». Комментаторы романа извели массу сил, решая загадку: был ли Эдвин Друд убит, и если да — то кем? Большинство склоняется к мнению, что убийцей был Джаспер. Но если к этому сводится все содержание романа (а в защиту этого плоского мнения можно сослаться на само название — «Тайна Эдвина Друда»), то по сравнению с прежними сочинениями Диккенса его последний роман невероятным образом обеднен.

Не исключено, конечно, что Диккенс ставил перед собой задачу просто овладеть новым, узким жанром и превзойти в нем Уилки Коллинза; но гораздо более вероятно, что убийство (или тайна) играет в романе подчиненную роль, как убийство Талкингхорна или Монтегю Тигга. Если так, то какова основная идея романа? Стоит задаться этим вопросом — и становится ясно, что Диккенс был художником, творившим по заранее обдуманному плану, хотя он и публиковал романы частями и порой увлекался и отходил в сторону. О «Тайне Эдвина Друда» как о чем-то законченном судить трудно, поскольку в романах Диккенса вопреки первому впечатлению отдельные части настолько взаимосвязаны, что лишь произведение целиком может дать ключ к пониманию романа во всем его единстве. Однако можно выделить некоторые аспекты, незнакомые по его прежним романам, и можно связать вероятного убийцу (во всяком случае, человека с психологией преступника), Джаспера, с трактовкой темы зла и убийства в предыдущих романах; «Тайна Эдвина Друда» — кульминация этой темы.