Мир без лица. Книга 2 - [44]

— Логично! А он что? — интересуюсь я.

— А он дурак! — ярится непочтительный сын. — Дурак, как все верховные асы! Кивает и улыбается, точно я — невесть какой глупец, в болоте с лягушкой зачатый.

— Ты родительницу-то не приплетай! — неожиданно строго заявляет Нудд. — Твоя мать была достойной и доброй женщиной. Всем бы такую мать.

— Ты так думаешь? — вылетает у Видара раньше, чем он успевает обдумать ответ.

— Мы оба так думаем, — усердно киваю я. — Она же твоего брата Тора спасла[67], разве нет?

— Боги и это умудрились матери в вину поставить, — хмурится Видар. — Фригг говорит, она предала свое племя. А я, по ее мнению, предатель и сын предательницы.

Я молчу. Ну да, Фригг и мне так сказала. А еще сказала что-то про семейные неурядицы среди богов. Кажется, сами боги и накликали на себя большую часть неурядиц. Умнее надо быть, ваши высокородия! И с детьми обращаться по-божески, а не по-свински…

— Думаете, я вас Фенриру скормить хочу? — неожиданно осведомляется Видар. — Ну да, была такая мысль. Только… — он мнется, не зная, что бы нам такого сказать… утешительного.

— Только ты не знаешь, не подавится ли нами твой любимец, — вздыхает Нудд. — Слушай, а может, ну его к черту, этот Утград? Проблема-то, похоже, не в Фенрире?

— Не в Фенрире… — со вздохом соглашается Бог Разочарования, Мщения, Манипуляции и вообще всего скверного в этом и без того неуютном мире.

— А в чем тогда? — занудствует сильф.

— А то ты не знаешь! — вырывается у меня.

— Зато ты знаешь! — подначивает Нудд. — Если знаешь, так вещай, о великая норна!

— Вот-вот. Я норна Верданди. Норна настоящего. Я веду вас к будущему своим путем. Мне дела нет до брехни здешних вельв, я чую свою силу! — Не помню, как я оказалась на ногах. Волосы мои поднимаются огненным облаком и летят в воздушных струях, закручиваясь вихрем вокруг головы. Лава созидания, животворный огонь течет в моих жилах. Отблески его красят изнанку туч, испуганно припавших к земле. — Запираю время в этом краю, запираю на время отсутствия моего. Воздвигаю лунный мост через Утгард, землю Хаоса, простираю его в долину сестер моих норн, ведающих тайны прошлого и будущего!

К ногам моим падает серебряная дорожка.

— Сейчас пойдете и всё исправите, — голосом взбешенного завуча говорю я. — Сию минуту поднимете свои божественные зады и последуете за мной в Долину норн!

— Это не долина норн, — бурчит Видар. — Это МОЯ долина. Ландвиди[68]. Я отдал им свой дом, думал… думал, они предскажут, что все будет хорошо…

— Я тебе предскажу, что все будет хорошо. Я. У норн нет власти ни над прошлым, ни над будущим. А у демиурга — есть. Идем, малыш, — и я протягиваю Видару огромную, словно луна, руку.

* * *

Мы уже уходим, а Фрель все еще обнимает Синьору. То есть это не Фрель обнимает Синьору, а Легба обнимает Помба Жиру… Его рука, дочерна загоревшая под солнцем пустыни, ставшая жесткой от соли и песка, так бережно, так осторожно прикасается к женской коже светлого золота, что видно же, видно: Легба прощается. Навсегда. Насовсем. Навечно. Для духов это слово имеет конкретный смысл, не то что для людей. Лоа знает меру своих лишений, когда произносит: «Мы не увидимся никогда…»

Душа Синьоры Уия, которая берегла лоа по имени Помба Жира, словно жемчужница округлое перламутровое сокровище свое, присутствует здесь и сейчас лишь частично. Ее соблазнительное женское тело не умерло, но и живым его не назовешь. Это не сон, но и не бодрствование. Мы уверены, что при надобности Синьора сможет подняться с ложа, на которое мы водрузили ее вчера, сможет даже отправиться к своим золотым сотам, плести новые узы и латать старые — и так, одно за другим, тело вспомнит привычные движения и ощущения, и притянет к себе заплутавшую душу, и согреет ее в немоте и опустошенности… И постепенно, шаг за шагом Синьора Уия пройдет круг своих унылых божественных обязанностей, день за днем, тысячелетие за тысячелетием. Только где в это время станет блуждать Помба Жира? Где ее буйное жизнелюбие, ее бесстыдные уловки, ее безоглядная вера в себя? Не здесь. Не в Тентакао. Но Легба этого не понимает. Он все еще надеется. Надеется на чудо, которое не под силу богам.

Мы вчетвером — я, Морк, Мулиартех и Каррефур — битые сутки пытались уговорить Фреля остаться. Слишком мягким, слишком хрупким кажется человеческая плоть, чтобы волочь ее за собой в нижние миры, туда, где законы материальных миров дают непредсказуемые флуктуации[69]. Как ни странно, ни Гвиллион, ни Марк не присоединились к нашему хору. Гвиллион пожал плечами и, буркнув что-то насчет несгибаемого человеческого упрямства, с которым бесполезно тягаться даже духам огня, ушел осматривать скальные тоннели, ведущие из подвалов дворца вниз, в непроглядную тьму. Зато Марк все время был рядом. И смотрел с такой насмешкой, что мне не раз и не два хотелось с размаха отоварить его по физиономии. И только мысль о том, что синяк заработает совсем не тот, кто его заслужил, останавливала меня.

Похоже, Марка мы потеряли. Не знаю, каких драконов выпустила из клетки Синьора, применив свое самое безотказное оружие — могучую силу полного телесного раскрепощения и ни с чем не сравнимую радость обладания другим человеком…