Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - [62]

— Что у вас с собой? — спросил пограничник. Я указала на каталоги. — А это что за книга?

Про книгу я совсем забыла.

— Какая еще книга?

Вот глупость, из-под куртки торчал ее уголок!

— Дайте-ка мне, — сказал пограничник. — Машину поставьте вон там, справа.

Он скрылся в будке. Я осталась одна, оглушенная отчаянием. Это конец. Теперь они меня больше не впустят. Сама все испортила.

Минут через десять пограничник появился снова. Вернул мне книгу, брезгливо держа ее кончиками пальцев.

— У вас тут недавно была выставка?

— Да.

— Ну, проезжайте.

Смысл я уловила: мы знаем, кто ты. На сей раз прощается, но больше — никогда. Это был лишь намек на угрозу, а я тут же сдалась. Я тотчас решила отныне не возить эту книгу на Восток. Правда, вскоре и надобность отпала.

В октябре 1989 года мы с сыном, которому было уже двадцать девять, отправились к родне моего бывшего мужа в Галле. Последние месяцы ГДР буквально кипела. По телевизору показывали волнующие сцены: с каждой неделей демонстрации в Лейпциге становились все многочисленнее, в Праге и Будапеште люди перелезали через ограду посольств ФРГ в поисках убежища. Пока никакого насилия, но что будет дальше? Взволнованные родственники рассказывали о демонстрации в Дрездене: участников арестовали и издевались над ними в тюрьме. На КПП «Драйлинден» в Западном Берлине нас подвергли особо тщательной и строгой проверке. Я пребывала в смятении.

Но потом все пошло мирно и очень быстро. Через три недели Стену открыли.

Я слушала прямую трансляцию от границы по Би-би-си. Репортерша все никак не могла успокоиться, глядя на бесконечную череду «трабантов», двигавшихся на Запад, и твердила: «These funny little cars, these funny little cars»[49].

В рождественский сочельник 1989 года мы с подругой из Западного Берлина поехали к друзьям в Восточный. Вместе отметили общегерманское Рождество. А на обратном пути получили рождественский подарок особого свойства. Теперь на границе уже не проводили проверки, достаточно было просто держать в руках удостоверение. И кто же вышел нам навстречу у пропускного пункта на Инвалиденштрассе? Пакостник! Мы достали документы, а он сказал: «Ну что ж, и вам счастливого Рождества! Пока-пока!» Никогда он не казался противнее, чем в ту минуту.

В начале января ко мне приехал погостить давний друг из Англии. Весь мир говорил о падении Берлинской стены. Но она еще стояла, хотя и щербатая, с дырками тут и там. Это была пора «стенных дятлов»: они стучали по Стене молотком и долотом, откалывая и выбивая кусочки бетона.

— На это стоит взглянуть, — сказала я другу, и мы поехали в турецкую часть Кройцберга. И убедились, что юные немцы вместе с турками долбят бетон, и дети (в основном турецкие, не немецкие), торгуют кусками Стены с импровизированных лотков, покрытых тряпками — камушек за одну-две марки, обломок покрупнее — до десяти двенадцати марок.

И вдруг через огромную дыру в Стене мы увидели, как по нейтральной полосе свободно катит «мерседес». Огибает брошенную наблюдательную вышку и едет себе дальше. Потом мы заметили огромную дыру напротив, в Стене со стороны Восточного Берлина. В те дни все казалось нереальным, а в особенности то, что постепенно становилось нормой. Мы стояли на Адальбертштрассе. Полезли в первую дыру, пересекли нейтральную зону и пролезли во вторую. Но Адальбертштрассе не закончилась! Меня словно оглушило. Меня захлестнуло волной таких сильных чувств, что я ощутила их физически. В тот момент я осознала, что этот город — един, и этот город — мой.

Начиная с девятого ноября и до этой минуты я была лишь взволнованной зрительницей. Я видела людей, которые плясали у Стены и обнимались у Бранденбургских ворот. Но я, радуясь вместе с ними, была посторонней. В Берлине я всегда чувствовала себя скорее наблюдательницей, чем участницей событий, а в те дни это чувство усилилось. И только продемонстрировав давнему другу из Англии, что здесь происходит, сообразила, какое отношение я сама имею к Берлину — такое же, как турецкие дети, торгующие обломками Стены.

В марте 1990 года из Нью-Йорка в Берлин, получив грант, приехал Джоэль Эйджи со своей женой Сьюзан. Нас познакомила Элизабет, которая знала его с детства, и на Пасху мы все вместе отправились в Аренсхоп. Элизабет (ей тогда было семьдесят) каждое утро вставала спозаранку и отправлялась за продуктами, пока мы (все моложе) нежились в постели. Официально объединение пока не состоялось, и продовольственные магазины еще не завалили западными товарами. Меня смущало, что Элизабет ходит за покупками. Предложив ее сменить, я стала выяснять у остальных, что из еды купить им на завтра. Элизабет ответила: «Что будет, то и бери».

Как-то мы с Элизабет рисовали, сидя в дюнах недалеко друг от друга. Она искусно, тонкими линиями выводила воду, волны и небо пером, а я мягким карандашом делала легкие наброски зарослей мелкого кустарника. Это одно из моих любимых воспоминаний о нашей долгой дружбе.

Инвалиденштрассе, где раньше был мой пропускной пункт, на некоторое время оказалась вне моего поля зрения: улицу перекрыли, чтобы слегка изменить ее направление с западной стороны. В этот период я часто ездила на Восток через Волланкштрассе. Там, с восточной стороны, вскоре после объединения первые дома справа и слева от проезжей части выкрасили в нежно-желтый цвет. Сразу догадаешься, где проходила граница: Восток начинался там, где выглядел по-западному.