Минотавр - [36]

Время от времени в дом на холме проезжали гости. Араб-водитель привозил их вечером все на той же машине и увозил обратно далеко за полночь, когда все порядочные люди давно уже спят. Из окон второго этажа, под самой крышей, был виден свет горевших допоздна нефтяных люстр. И тогда ночную тишину нарушали звуки музыки, и те, кто слышал ее, говорили, покачивая головой, что это не музыка, а черт знает что такое, ни на что, ими прежде слышанное, не похожее; очевидно, у богачей и музыка была не такая, как у остальных людей. Так, например, часто слышны были дуэты скрипки и фортепьяно. Их тоскливое страдание поднималось в небеса; непонятные, тревожащие душу звуки переплетались, обтекая друг друга, смыкали и размыкали объятья и угасали, словно умирали, лишаясь последних сил.

Вы когда-нибудь слышали такое?

Понять это было невозможно.

2

Абрам Александрович Абрамов был сыном и внуком династии предприимчивых и удачливых российских евреев, преуспевших в торговле лесом и зерном; у них были отделения и собственные склады в районе Днепра, на Украине, а еще точнее — под Киевом. Воспитание и начальное образование он получил дома с помощью приглашенных частных учителей, живших годами в его просторном родительском доме. С их помощью он овладел французским и преуспел в математике. Беря пример с матери, которой в свое время давал уроки игры на фортепьяно известный преподаватель, он захотел учиться музыке, и, хотя в семье считали, что подобное занятие является скорее уделом девочек, он получил то, чего хотел. Иначе и быть не могло — он был единственным ребенком в семье и наследником всех богатств, не говоря уже о том, что для матери он был отрадой жизни и звездочкой в небе.

Простившись с отрочеством и юностью, он пожелал получить техническое образование, что говорило о его недюжинном практичном уме. После трех лет обучения в Политехническом институте в Харькове он получил диплом лесного инженера. И это было весьма разумно, ибо помогло ему безо всяких помех войти в семейный бизнес. Которым ему пришлось заниматься двадцать последующих лет. Затем его родители скончались; сначала умер отец, через год — мать. И он решил, что отныне свободен. Свободен расправить крылья и увидеть мир. Этот мир лежал вне России, окутанной тоской, грустью и безнадежностью прозябания среди непроезжих грязных дорог, где с вековечным смирением тонет все — повозки, желания и надежды. Тонет безропотно и безмолвно, исчезая без следа.

Смириться с этим он не хотел, потому что так не мог жить.

Он оставил крупную сумму денег жене (она была русской и жила с ним не венчанной ни по иудейскому, ни по православному обряду) и дочери; нужда им не грозила. Жена все поняла без слов, она смотрела на него и плакала; она его любила. Он вынул из кармана аккуратно сложенный батистовый платок, благоухавший французскими духами, вытер слезы у нее на лице и снова убрал платок, сложив так же аккуратно. Затем поцеловал ее и уехал. Навсегда.

Это был второй год двадцатого столетия. Абраму Александровичу было сорок лет. Он был в расцвете сил и полон желания жить. Сначала он отправился в Швейцарию и выгодно поместил в банках Цюриха свой капитал. И только потом поехал в Париж.

Он был прекрасно сложен, красив и силен, как молодой бык. Желания не были ему чужды. Он сумел по достоинству оценить достижения французской кухни и прелесть дорогостоящих парижанок; он нашел их в прославленных увеселительных заведениях, где сорок стройных ног взмывали вверх выше головы под звуки оркестра и гром рукоплесканий.

Тем не менее Париж не стал конечной остановкой на его пути, несмотря на то что душа его сразу приняла и полюбила этот город, олицетворявший западный мир, так отличавшийся от оставленной им многострадальной России. Сорок предыдущих, отданных этой стране лет не были потеряны зря, но, чувствовал он, только сейчас начиналась жизнь, заслуживавшая смысла этого слова, только сейчас он начинал жить по-настоящему. Он был свободен и независим, все пути перед ним были открыты. Никто не торопил его с выбором, его не вынуждали принимать поспешные, необдуманные решения. Он их и не принимал. Он ждал, набравшись терпения. И давал миру возможность развернуть перед ним все его соблазны.

Следующей страной для него стала Германия. И там он получил некий знак; произошло это в Мюнхене. То была отличная сделка, тем более ценная, что подвернулась сама собой, безо всяких с его стороны усилий. Чисто случайно он узнал, что некая фирма, торговавшая с Россией, обязалась поставить туда шестьдесят вагонов шпал — и обанкротилась. Власти наложили арест на имущество фирмы; шестьдесят вагонов отправились на запасной путь. Абрамов выкупил шпалы за бесценок и отправил их по назначению, заработав за неделю больше, чем мог бы заработать в России за полгода, — и все это без мучительных усилий, унижений, взяток и хлопот. Убедившись в том, что Запад оправдывает его самые смелые ожидания и надежды, Абрамов решил, что именно удивившая его счастливая Германия — это наиболее подходящее для него место. И не только деловыми возможностями, но и тем огромным миром культуры, который Мюнхен мог предложить такому человеку, как он, — здесь имелась отличная опера, давалось множество концертов и существовало бесчисленное количество музыкантов самого разного уровня, готовых дружелюбно расступиться и принять в свою среду его, чужака, любящего и понимающего музыку.