Минос, царь Крита - [7]

Процессии женщин и мужчин, шедших с воздетыми к разноцветным облакам руками, молили Посейдона смирить свой гнев. Одним богам ведомо, когда сделали эту роспись! Подобные обряды совершались задолго до нашего рождения, существуют ныне и сохранятся много лет спустя после нашей смерти. Потому что прогневать неукротимого Посейдона легко. Редко какое девятилетие обходится на Крите без содроганий земли, вызванных ударами его трезубца.

Осса — крылатая, бездумная молва — связывала одно землетрясение с моим именем. Посейдон требовал изгнать с острова божественную Европу, приплывшую сюда на спине огромного белого быка, и её новорожденного сына, то есть меня. Анакт Крита Астерий, сын Тектама, наполовину ахеец и верный служитель Зевса, бога своих предков, дерзнул ослушаться Владыку морей. Разгневанный Посейдон так ярился, что рухнули многие покои этого дворца, и залы пришлось отстраивать заново.

Безголовая Осса и сейчас трубит, что Посейдон не принимает меня.

Да, я здесь чужой!

С детства я слышал рассказы, как прекрасная царевна Европа в сопровождении подруг пошла на берег моря, и необычайной красоты бык, ласковый, как весеннее солнце, подошел к ней, доверчиво обнюхал девичьи ладони и лег у её ног.

Мать моя говорила, что ей захотелось погладить золотистую шерстку меж рогов быка, потрепать его по могучей холке. Зверь ничуть не противился, когда она взобралась на его спину, а потом вскочил и стремительно бросился к морю. Подруги не смогли догнать его, а мать не осмелилась противиться судьбе, ибо в сердце её поселилась уверенность, что этот бык — неведомое божество.

Его звали Зевс. Он жил с царевной Европой пять лет, пока не родилось у нее трое сыновей. Тогда отец покинул нашу мать, велев анакту Астерию взять её в жены и заботиться о детях этой женщины. Астерий с честью выполнил его волю.

Промыслом богов ханаанеянка[14] Европа стала царицей этого острова. Её избрала воплощением своим хозяйка Крита Бритомартис-Диктина, великая богиня — покровительница змей, жительница священных рощ. Язык этой земли стал для матери ее языком, обычаи — её обычаями.

Здесь, на Крите, родился и мой божественный отец. Его укрывала эта земля от нашего деда, свирепого Кроноса, пожиравшего живыми своих детей.

Здесь родились мы, сыновья Европы.

И остров не всех отвергает! Брат мой Радамант почитается жителями за справедливый, сдержанный нрав. Беспечный Сарпедон любим всеми — от премудрых жриц до рабов и крестьян на полях.

Даже Пасифая из Лаконики, прибывшая сюда не более полутора месяцев назад, принята этим миром: Бритомартис осенила её благодатью, избрала устами своими.

Меня же молва числит чужаком! Интересно, не об этом ли судачат три облаченные в лазурные одежды жрицы на фреске?

Я в гневе стукнул кулаком о стену и, закусив губу, рассеянно побрел наверх, на террасы Большого двора, раскинувшегося в центре Лабиринта. Сейчас место, где совершались обряды в честь Посейдона, собиравшие более полутысячи человек, было пустынно. Я подставил разгоряченное лицо свежему ночному ветерку. Здесь, на огромном дворе, свершается действо жестокое и прекрасное. Отец говорил мне, что оно ему не по сердцу. Следом за ним и я выискивал в тавромахии[15] нечто отвратительное. Но во дворце моем есть фреска, и каждый раз, когда я оказываюсь в этих покоях, днем или ночью, я не в силах пройти мимо, не залюбовавшись ею. Длинное, пятнистое тело быка, простертое на лазури поля, и три одинаково-мальчишеские фигурки, в которых только цвет кожи выдавал, что две из них — девушки, а тот, что в прыжке летит через спину зверя — юноша.

Да верно ли, что моему отцу не по нраву тавромахия? Сам он охотно играл со мной, обратившись в быка. Мое тело тотчас вспомнило напряжение мышц и блаженное ощущение полета. Нет… не полета. Близости с отцом. Я отлично помнил жар его белоснежной шерстистой туши, прикосновения бычьего языка, облизывавшего мои ушибы, когда я, не рассчитав силы толчка, падал. Только мне из трех братьев была доступна эта игра. Радамант с детства отличался грузностью. Сарпедон быстро вытянулся. Рослые люди не годны для танцев с быками. Я дорожил своей исключительностью и продолжал опасные упражнения. Постепенно Зевс становился всё менее заботлив, не давая мне никаких поблажек. Он находил, что подобные упражнения закаляют тело и дух. А мне трудности нравились.

Я не достиг в тавромахии высот мастерства. И все же, брось меня сейчас на белый песок Большого двора, я не оказался бы в числе тех несчастных, что расстаются с жизнью в самом начале игры.

Постояв немного на террасе, я снова направился вниз, на первый этаж, к святилищу Бритомартис, в котором живут в священных сосудах её змеи. Там стоит трон, восседая на котором моя мать говорила устами богини. И никто не смел ослушаться её воли. Даже если Астерий с гепетами в зале Лабриса, где по стенам висят знаки Потния, великого мужа богини — двуострые топоры — принимал иное решение. Бритомартис правит островом столь же безраздельно, сколь Верховная жрица — её воплощение — властвует над всеми смертными мужами и женами. Подобно жрице, богиня делит свою власть с Синекудрым Посейдоном, но, полагаю, много могущественнее его и не посвящает супруга в собственные тайны. Пророчество, которое изрекла моя жена, Пасифая, говорило, что Бритомартис овладел новый муж. И он не будет покоряться её воле. Что же, я тоже мечтал о том, чтобы слово моё становилось законом для жителей Крита, и Великая жрица не смела спорить со мной.