Минос, царь Крита - [20]

— Не знаю, — пробормотал я. — Но мы — чужие.

Передернул плечами. Осознать это мне было неприятно.

— Ты ещё не утомился? — заботливо осведомился божественный шакал. — Что-то ты помрачнел.

— Воспоминания, разбуженные тобой, болезненны. Но как пчела собирает мёд с цветов, так и я тороплюсь прикоснуться к твоей мудрости. Не утомлен ли ты болтовнёй смертного, мой божественный собеседник?

Инпу покачал головой:

— Утомляет скука. Ты не похож на египтянина, и потому взвешивать твое сердце — интересно.

— Чем же я отличен от жителей Та-Кемет? — удивился я.

— Ну, хотя бы тем, что начал разговор со своим сердцем с вопроса, кого оно любит. И пока ни разу не упомянул женщину!

Дексифея. (За девять лет до воцарения Миноса, сына Зевса)

Я рассмеялся, смущенно прикрыв лицо ладонями.

— Женщины вообще недолго задерживаются подле меня. Ну, если это не союз ради власти, как с Парией или Пасифаей.

— Ты сошелся бы с ними ради царства, будь они отвратительны, как Таурт и Эмпуса?[28] — ехидно заметил Инпу.

— Ну, по счастью они обе молоды и красивы, — я пожал плечами. — Нет, конечно, я привязан к Парии. Но иначе, чем к Дивуносойо или Итти-Нергалу. И я почти уверен, что не женился бы на Пасифае, не стань она Верховной жрицей Бритомартис.

— Почему?

— Я могу её уважать, почитать, считаться с ней. Но любить? — меня передернуло, будто я коснулся змеи. Инпу многозначительно улыбнулся и опять поскреб за ухом.

— Зло, что я причинил ей, стоит между нами!

— Пасифая смотрит на случившееся иначе, — заметил Инпу.

— О, знаток душ! Ты желаешь услышать от меня это признание? Я подчиняюсь! — горько воскликнул я. — Причина во мне, а не в ней! Она напоминает мне о моей низости!

Инпу многозначительно промолчал. Я рассеянно опустил пальцы в воду. Отражения звезд заколыхались на черной глади. Некоторое время я смотрел на колыхание воды, потом произнес едва слышно:

— Дексифея, пожалуй, единственная женщина, которая остается моей подругой уже добрую дюжину лет. И с которой мне хорошо.

— Этот отцветший ирис? — дернул ухом Инпу. — Ты и здесь не похож на многих! Разве тебя не манит прелесть юного тела?

— Разумеется, манит, — согласился я, — но её мало, чтобы удержать меня при себе.

— На сколько лет ты младше Дексифеи?

— На полтора десятка. Или чуть больше, — ответил я, слегка возвысив голос. — Разве это имеет значение?!

— Для меня — никакого, — примирительно отозвался Инпу. — Интересно другое. Ты сошелся с ней лишь после того, как Дивуносойо покинул тебя? Удивительно. Дексифея — женщина знатного рода, жрица Бритомартис. Неотлучно находилась при дворе. Ты ведь наверняка её знал и раньше. Но заметил только после того, как…

— Как боль утраты обожгла мою душу, — договорил я за него. — У неё дар от богов. Не знаю, кто из них столь щедро оделил её. Но подле неё покойно. Она умеет жалеть, не оскорбляя мужчину своей жалостью.

— И как же ей это удается?

А, правда, как? Я не задумывался над этим. Просто все вокруг неё пронизано умиротворением и покоем.

Дексифея любит синий цвет. Стены её покоев выкрашены густой умброй, отчего вошедшему кажется, что он вступил в сумеречный лес. На стенах нарисованы дома, возле них — фигурки женщин, ожидающих возвращения кораблей из дальнего плавания. Города сменяются садами, где среди цветов шафрана резвятся забавные обезьянки и поют диковинные птицы. Синие цветы украшают мягкие ковры на полу. Она не любит тесноту, и все её кресла, ложа, ларцы, столики и скамьи стыдливо жмутся к расписанным стенам больших комнат, в которых всегда прохладно, волнующе пахнет полынью. Я, уже давно по-хозяйски распоряжающийся добром, производимым в мастерских Дворца, ничего не жалел для Дексифеи, но посуду, платья и украшения она всегда отбирала для себя сама — без алчности, подчиняясь каким-то только ей понятным правилам. Ей нравятся тонкостенные глиняные кувшины-ойнойи[29] с черными осьминогами, ползущими через заросли водорослей. Или золотистые вазы, оплетенные черными тонкими стеблями, с узкими, острыми, как наконечники стрел, листиками. Хрупкие глиняные чаши, чьи стенки едва ли толще яичной скорлупы. Фаянсовые статуэтки, изображающие виторогих коз с сосунками, поднырнувшими под материнский живот. Все в её комнатах действует успокаивающе, убаюкивающее.

Платья Дексифеи тоже отличаются сдержанным лиловым цветом.

Я представил её высокую, худую фигуру (даже многочисленные юбки не могут сделать эти бедра пышными, а крошечную грудь она обычно прячет под любимым египетским ожерельем, украшенным цветами папируса из эмали и лазурита). Милое лицо с нежной, слегка грустной улыбкой. Морщинки в уголках глаз и от крыльев носа, которые я так люблю гладить кончиками пальцев и целовать, едва касаясь губами. Мне нравится, что она не прячет их под толстым слоем белил и с пренебрежением относится к обычным женским ухищрениям, скрывающим признаки увядания.

Впрочем, тогда, девять лет назад, морщинки едва намечались, и в иссиня-черных волосах моей возлюбленной не было седины.

Я вернулся из похода, потерпев поражение под стенами Афин. Мне не хватило дара стратега и, просидев в осаде несколько месяцев, я вынужден был отступить. Арес щедро одарил меня храбростью, несгибаемой отвагой, страстью, но рассудительность мудрой Паллады изменяла мне на поле боя. Позднее я смирился с этим и больше полагался на советы людей, искусных в военных хитростях и уловках — таких, как мой отчим Астерий, сын Тектама, или благородный Вадунар, сын Энхелиавона. Но если сейчас я прощаю себе несовершенство, то в двадцать лет мне хотелось везде преуспеть самому.