Минная гавань - [9]

— Люблю решительных, смелых мужчин, — говорила Тамара задорно.

— Вы так расценили мою выходку, когда я столь бесцеремонно похитил вас? — польщенный, уточнил Захар.

— Естественно. Примите это как комплимент.

— А я сначала подумал, что вы на меня рассердились.

— Что вы! Редкая женщина устоит против искушения быть похищенной с ее полного согласия. Вспомните хотя бы Наташу Ростову…

— Не смею противоречить Льву Николаевичу. Но уверяю вас, я не такой решительный, как Анатоль Курагин. И уж совсем стушевался, когда танцевал с вами… В роли Андрея Болконского на балу я ничего не стою.

— Пустое, это не танцы, а нервная трясучка, — успокоила его Тамара. — Если хотите, я в три вечера могу научить вас всем трюкам этой разновидности «виттовой болезни». И сам Волнянский признает вас королем шейка.

— Ловлю на слове, — сказал Захар, — хотя эти трясучие танцы едва ли заслуживают вашего внимания. Вот если бы хоть раз побывать на каком-нибудь спектакле, где вы танцуете…

— Как? — искренне удивилась Тамара. — Вы еще ни разу не были?

— Признаюсь, — Захар покорно опустил голову. — Рубите! Только сразу, чтобы не мучился.

— Живите, — смилостивилась Тамара. — Первый раз вижу перед собой человека, который не интересуется балетом.

— Да понимаете, — оправдывался Захар, — я относил себя к разряду рационалистов. Ставил перед собой конкретную цель и отметал все лишнее, что мешало ее осуществлению. Думал, так много дел и так мало времени, чтобы позволить себе увлекаться чем-то иным, кроме техники…

— Отказываюсь понимать. — Она посмотрела на Захара так, будто перед ней был человек не от мира сего. — Вы же умышленно обедняете себя. Я против такого рационализма самым решительным образом. Я за полноту и разнообразие жизни. — Она с хитринкой посмотрела на Захара: — Скажите, неужели вы можете быть счастливым, так безжалостно ограничивая себя в области прекрасного?..

— Думаю, что счастье — слишком емкое понятие, чтобы мерить его одним лишь отношением к искусству. Каждый человек самовыражается там, где он больше всего преуспевает. Лично я в своей работе счастлив.

— Ох уж эта неотразимая мужская логика! Любимая работа и для меня больше, чем жизнь. Балет — особый мир, в котором я, собственно, и живу. Но не забывайте, что вы имеете дело с женщиной, самовыражение которой безгранично. Хотите докажу, что можно сделать счастливым любого человека в одно мгновение?..

— Это как? — Захар даже остановился, недоуменно поглядев на свою спутницу.

— Очень просто. Вот посмотрите, — она кивнула в сторону ближнего к ним дома.

Ледорубов увидел толстячка лет пятидесяти, который с авоськой в руках понуро стоял у телефонной будки. Простенький парусиновый пиджак, рубашка с галстуком, примятая летняя шляпа. По виду — кладовщик или бухгалтер.

— Что вы можете сказать о нем? — спросила Тамара.

Захар пожал плечами, — мол, человек как человек, что же еще?

— Он устал, — говорила Тамара, будто угадывая тайные мысли толстячка, — возможно, у него какие-то неприятности. Лицо постное, скучное. И думает: вот приду домой, выпью бутылочку пива да завалюсь-ка спать… А завтра опять куча дел… Скучная работа, постылая жена, сварливая теща… Ну что за жизнь — тоска, да и только. И вдруг…

Тамара легкой походкой, радостно улыбаясь, направилась к толстячку.

— Дядя Митя, родненький, здравствуй! — заговорила она восторженным, проникновенным голосом и, не дав ему возможности опомниться, поцеловала в небритую щеку. — Что же ты нас забыл? Совсем перестал захаживать…

— Но, простите… Да я, собственно… — только и мог он выговорить, оторопело глядя на очаровательную незнакомку, одарившую его столь неожиданным вниманием и лаской.

Прежде невыразительное лицо мужчины вдруг преобразилось. Сквозь недоумение на нем засветились и волнение, и радость, и ожидание чего-то необычного, что должно произойти в его жизни с появлением этой женщины. Захар почти физически ощутил, как тягостны толстячку битком набитые всякой снедью авоськи: руки будто прикованы, а ему хочется взмахнуть ими, взлететь…

Тамара прищурилась, пристально вглядываясь в мужчину, и выпалила с наигранным испугом:

— Бога ради! Обозналась… Проклятая близорукость. Извините меня.

— Ничего, бывает… — лепетал толстячок, глядя вслед удалявшейся незнакомке.

Захар догнал Тамару, и они пошли рядом.

— Вот, убедились? Он уже счастлив. — Тамара победоносно глянула на Ледорубова, как бы требуя подтверждения своим словам.

— Не думаю, — отвечал Захар. — Экспромты не всегда бывают удачны.

— Разве?

— Судите сами. Из телефонной будки вышла его жена и без лишних слов влепила вашему «дяде Мите» пощечину. Теперь они объясняются.

Обернувшись, она удостоверилась в справедливости его слов и страдальчески поморщилась.

— Не стоит огорчаться, — успокоил ее Захар. — Ваш божественный поцелуй вполне стоит этой оплеухи.

Тамара так и прыснула безудержным смехом, беря Захара под руку.

«И все-таки она прелесть», — подумал Захар, невольно поддаваясь ее веселью. Ему все больше нравилась эта необыкновенная женщина.

Встречаясь с Тамарой Чекуровой, Ледорубов стал заядлым балетоманом. Он не пропускал ни одного спектакля с ее участием. Захару льстило, что в такие необычайно праздничные дни на его имя у администратора всегда был оставлен билет. С независимым видом проходил он через толпу безбилетных, жаждавших попасть «на Чекурову», усаживался в боковой ложе в кресло и… погружался в мир самых фантастических, восторженных надежд и мечтаний. Безукоризненно выбритый, наглаженный, в свежей сорочке, слегка благоухавший приятным табаком и духами, он мнил себя неотразимым. Казалось, в этом огромном, сверкающем позолотой и хрусталем зале не было такого человека, который не обращал бы на него внимания, не завидовал ему: «Еще бы! Знаком с самой Чекуровой и, кажется, далеко не безразличен ей…»