Минная гавань - [70]

Буторин также делал все возможное, чтобы облегчить нелегкую судьбу Ирины. Он часто звонил ей, интересуясь, не испытывает ли она какие-нибудь затруднения и не нужна ли от командования помощь. Когда же вышел правительственный указ о награждении Семена Пугачева посмертно орденом, Буторин лично поздравил ее и передал награду на хранение.

Со стороны могло бы показаться, что Ирина нашла в себе силы справиться с бедой. Только едва ли кто догадывался, каких нечеловеческих усилий стоило ей ничем не выдавать терзавших ее переживаний. До сих пор Ирина не могла простить себе, что в тот злосчастный день, когда Семен в последний раз собирался в море, она раздосадовалась на мужа за неудавшийся прощальный вечер и в сердцах бросила ему, что он может вовсе не возвращаться… Но кто мог знать, что этим словам уже через несколько часов суждено было стать роковыми? Теперь же Ирина ужасалась от одной мысли, как у нее повернулся язык сказать такую чудовищную нелепость. Отчаявшись, она обвиняла одну себя в случившейся трагедии. Она знала, как глубоко и ранимо любил ее Семен. А что, если у него дрогнула рука в самый решающий момент лишь из-за того, что он был расстроен ее невниманием и очередной вспышкой раздражительности?.. Этого Ирина себе никак не могла простить. Думалось, будь она хоть чуточку повнимательнее к нему, ничего бы не случилось. Днем Ирина забывалась в работе, но по ночам, когда были уже выплаканы все слезы, она перебирала в памяти их совместную жизнь и не находила себе прощения. Прежде она считала, что совесть ее перед мужем ничем не запятнана. Никто не мог упрекнуть ее как неверную жену или плохую хозяйку. Только истинное свое отношение к мужу она, видимо, плохо умела скрывать. Семен это чувствовал и молча страдал оттого, что жена так и не полюбила его.

Как она думала, в ее жизни ничего уже нельзя было изменить, что-то переделать, исправить к лучшему. Кощунственной казалась даже сама мысль о том, что ей когда-либо придется связать свою судьбу с другим, пусть даже любимым человеком, изменив тем самым памяти о Семене. В душе она приговаривала себя к одиночеству в наказание за свою вину перед мужем. С этой поры лишь Кирюшка имел право владеть всеми ее надеждами и желаниями, только в нем одном находила она утешение и смысл своего дальнейшего существования…

Первой пришла Катя, жена Саввы Лещихина. Невысокого роста, полненькая, она, будто мячик, вкатилась в комнату. На ее румяном круглом лице светилась приветливая, немного смущенная улыбка. Катя недавно стала матерью. Поздоровавшись с Ириной, она принялась рассказывать о том, какое трогательное письмо прислала ей свекровь, когда узнала, что у нее появился внук. Следом за Катей появилась Люба, двадцатилетняя девушка с невыразительным, плоским лицом и гладко зачесанными льняными волосами. Своей медлительностью и скучным видом она скорее напоминала монахиню, чем библиотечного работника.

Зашипев, десять раз ударили настенные часы. Рабочий день начался. И лишь спустя три минуты в комнату вихрем ворвалась Света — стройная, кареглазая, со стрижкой «под Гавроша» и в мини-юбке, обнажавшей ее стройные ноги.

— Ну, Ири-ина Петровна, — по-детски плаксиво, с лукавинкой в глазах пропела девушка, — последний разочек. Вы не сердитесь?..

Ирина с укоризной посмотрела на Свету, обиженно надувшую губки, и не сдержала снисходительной, грустной улыбки. В следующее мгновение Света подскочила к ней, порывисто обхватила за шею, чмокнула в щеку. Потом приветливо помахала рукой Кате и Любе.

— Ой, Ирина Петровна, девочки, что было!.. — затараторила она, закрывая глаза. — Вчера сразу двое сделали мне предложение. Вы представляете? Оба неразлучные друзья, водой не разольешь. Прямо как в оперетте…

— И кого же ты выбрала? — полюбопытствовала Катя.

— Ни-ко-го, — отрезала Света. — И тот и другой совсем не в моем вкусе. — Взяв стопку свежих газет, она принялась раскладывать их по подшивкам, одновременно рассуждая о том, как все-таки не везет ей в любви.

Люба с тихим укором поглядывала на счастливую подругу и украдкой вздыхала.

«Милые девчонки, — думала о них Ирина, — все у вас впереди: и любовь, и семья, и дети… Только мне уж нечего ждать иных радостей, кроме Кирюшкиного счастья. Пускай бы только рос он здоровым, умным и честным. А придет пора, и я стану бабушкой. Буду нянчить своих внуков, стареть потихоньку…»

На глаза навернулись слезы. Ирина украдкой смахнула их и продолжала перелистывать папку с деловыми бумагами.

Последнее время ее смущало, что сын все чаще начинал говорить о Захаре. Мальчик тянулся к Ледорубову, который своим вниманием и лаской хоть в какой-то мере пытался заменить ему отца. К их дружбе Ирина относилась ревниво. Она запрещала Кирюшке без разрешения ходить на берег моря. Но сын все-таки находил повод, чтобы нарушить ее запрет.

Ирину пугала настойчивость Ледорубова. В его глазах она читала непреклонную решимость, готовность ради нее на самый отчаянный шаг. Когда же откровенный разговор стал неизбежным, Ирина нашла в себе силы, чтобы не оставить Захару никакой надежды на их возможное сближение. По крайней мере, это ей так казалось.