Министерство по особым делам - [7]

– А что, если бы он так и лежал здесь? – спросил Кадиш.

– Мы бы его похоронили, – ответил Пато.

А заодно и себя похоронить недолго, подумал Кадиш, но смолчал. Зачем ломать голову и решать проблему, раз ее нет? Да и Пато нечего тут стоять, разинув рот – сам небось не знает, печалиться ему или как?

– Наша роль в этой неприятной истории сыграна, – сообщил Кадиш. – Раз в кои-то веки нам повезло. – Пато не ответил, и Кадиш – он гнул свою линию – повторил: – Повезло, тут и сомневаться нечего.

Но надолго ли? Скоро Кадиш будет мечтать о временах, когда тела еще можно было найти.

Они спрыгнули на сторону Благоволения, пошли прямиком к старому дубу, отсчитали четыре ряда могил. Кадиш помог Пато переступить через плиту, пихнул его вперед, сам двинулся следом. И вот они – у могилы его матери. Здесь покоилась Фаворита Познань, имя свое она соорудила из схожего еврейского, а фамилию позаимствовала у сына. Пусть Кадиш и не смог ничего дать матери за девять бесполезных лет, прожитых до ее смерти, свою фамилию он, по крайней мере, ей оставил. Слева от Фавориты лежала мадам Блюма Блюм. Справа компанию матери составлял Одноглазый Вайс – хотя узнать этого уже никто не мог, надпись на надгробии уничтожили. И уничтожил ее не кто иной, как Кадиш.

Кадиш не знал, при каких обстоятельствах его мать поселилась у Талмуда Гарри, он никогда не осуждал ее за прискорбный образ жизни, выпавший на ее долю. А что Фаворита решила быть похороненной под фамилией Познань, так она, так считал Кадиш, задолго до того, как дети Общины Благоволения спохватились и решили, что им стыдно за своих родителей, поняла: семью надо защитить от связанного с ее именем позора.

Но фамилию Кадиша Фаворита взяла не из желания спастись от бесчестья. Поднявшись на судно, отправлявшееся в Буэнос-Айрес, она знала: слухи о ее промысле до дома не доберутся никогда. А если вдруг семье и станет известно о нем, никто особенно не удивится. Пока судно было пришвартовано в одесском порту, Фаворита пряталась в трюме вплоть до последнего свистка. Делала вид, что ничего не слышит. Это был единственный обман, который она себе позволила, единственный, который ей требовался, чтобы отправиться навстречу новой жизни. Потом она поднялась на палубу, решила сойти на берег и вернуться к семье, но Россия уже удалялась. Она еще успела разглядеть портовых ребятишек – они ныряли с пирса, тела их блестели, как у тюленей.

Путь назад был отрезан – теперь надо думать о том, что ее ждет по ту сторону океана. Фаворита прошла на нос корабля, поближе к мужу, который стоял у поручней в окружении остальных своих девятнадцати жен.

Это был щеголеватый краснобай и альфонс, он ездил из города в город с сумкой, набитой брачными контрактами и деньгами, раздавал обещания и таскал за собой новоиспеченных невест. В эту минуту он был занят тем, что рвал эти брачные контракты, ктубы, и бросал обрывки, словно конфетти, в набегавшие волны. Так закончился брак Фавориты: без близости с мужем и уж никак не освященный Господом. Что касается статуса в Аргентине, ей уже приготовили другие документы.

С помощью неких искусников, приглушенного света, бесконечной череды клиентов-обормотов первые свои месяцы за океаном Фаворита провела у Талмуда Гарри, марая простыни, – невинная голубица для всякого, кто готов раскошелиться. И хотя глаза ее не глядели бы на этих мужчин, глаз она не закрывала. Стоило их закрыть, всегда вспоминался дом. Тяжелее всего Фаворите было вспоминать: мама целует в щеки дочь, которой пришлось торговать своим телом, чтобы прокормить семью, и эта мать была готова умереть от чувства вины, от неизбежности такого исхода, от неизбывной тоски по Фаворите, которая тогда еще носила свое идишское имя.

Фаворита видела свой дом всякий раз, как закрывала глаза, – и так продолжалось до самой ее смерти. Именно дом грезился Фаворите, когда после ночной изнурительной работы ее в дневное время смаривал сон. Ей не хотелось забывать ни о своих корнях, ни о том, кем она была. Она старалась придерживаться тех правил, которые ей прививали с детства. Фаворита оставалась человеком нравственным, несмотря на то, чем обернулась ее жизнь. Она старалась, насколько возможно, соблюдать кашрут и, если работа позволяла, всегда ходила на службу в синагогу Общины Благоволения. Когда Кадиш появился на свет, Фаворита захотела для него того, что хочет любая мать. Она захотела получше его обеспечить.

И еще она хотела, чтобы он шел по жизни той дорогой, какой ей пойти не довелось. Именно ради Кадиша Фаворита взяла фамилию Познань. Ради него она хранила молчание о своем прошлом. Потому что собственную жизнь Фаворита воспринимала как некий мост, продолжение того, что было раньше: вот она родилась, потом перебралась за океан, но ее жизнь – и это она знала всегда – ничем хорошим не кончится. Хотя страна, что дала ей приют, однажды постарается вбить клин между прошлым и настоящим, человек на этой земле проживает свою жизнь от и до. Зато ребенок, полагала Фаворита, может начать жить по-новому. Раввин хотел для Кадиша одного, а вот чего для него хотела Фаворита: она хотела, чтобы в его будущем он не знал ограничений.