Министерство особых происшествий - [27]

—   Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиз­зи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?

При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахму­рился.

—   Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил стара­ется зацепиться за ускользающие подробности прошлого.

В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.

Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нереши­тельный и мягкий жест.

—   Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Зна­ешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.

Элиза подняла глаза и улыбнулась.

—   У меня было много возможностей поцеловать ту красави­цу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ре­бенка, рассказывающего взрослым о своих последних достиже­ниях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.

—   А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть на­хлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?

Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.

—   Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но осо­бенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.

Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, на­деясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.

—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.

—   Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.

Все было именно так, как он сказал: возможность была по­теряна для них обоих.

Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.

Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и акку­ратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.

—   Гаррисон, ты помнишь это?

Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд сво­их слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:

—   Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?

Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превра­тился в хрип:

—   Кости, кожа и кровь!

Элиза схватила его ладони в свои руки, прежде чем он успел сунуть их в рот.

—   Да, это было ужасно. Министерство могло отказаться от расследования этих дел, но ты не мог остановиться, только не ты.

—   Кости... кожа... кровь... — Гаррисон замотал головой и отпрянул от нее, повторяя три слова, которые преследо­вали его тогда, но, видимо, не отпускали его и в состоянии безумия.

Он снова ушел в путаницу разрозненных мыслей, привед­ших его в Бедлам. Элиза прижалась лбом к его голове, стара­ясь вернуть к действительности, к себе.

Все так же медленно она повернула лицо к медальону. Он последовал за ней.

—   Ты нашел это на последней жертве, Гаррисон, — про­шептала она, глядя на контур странного кулона, на его не­обычную ассиметричную форму, на выгравированного кота, который сейчас следил за ними обоими. — Помнишь? Ты на­шел это и поэтому не сдался, не отступил.

—   Это правда был я? — Голос его звучал слабо, но все же она уловила в нем интонации своего старого друга.

Из уголка ее глаза скатилась слеза — слабая, глупая слезинка.

—   Ты оставил это для меня? Ты оставил это в материалах дела, чтобы я потом нашла?

Его губы несколько раз вздрогнули.

—   Ты... ты... ты видишь его, Лиззи, видишь?

Элиза отшатнулась и села на корточки.

—   Его, Гаррисон? — Быстрый осмотр комнаты подтвер­дил, что они были здесь совсем одни.

Гаррисон расхохотался, коротко и горько — с губ его со­рвалось такое, чего она никогда раньше не слышала и не ра­зобрала. Комната отозвалась эхом, и голова его угрожающе опустилась. Если бы это был кто-то другой, Элиза ударила бы его по щеке или, по меньше мере, хорошенько встряхну­ла бы.

—   Прошу тебя, Гаррисон, я не понимаю. О чем ты гово­ришь? — Она должна быть сильнее этого. — О ком ты го­воришь?

Он снова потрогал ее волосы — разрывающий душу по­терянный взгляд на искаженном лице. Она вспомнила Па­риж, их ночную поездку по Сене во время одного из послед­них заданий. Ее сердце бешено стучало в груди, и на этот раз это никак не было связано с динамитом. Неужели она про­пустила тогда первые симптомы из-за своих глупых чувств? Ее напарник несколько месяцев находился на грани помеша­тельства, а она была настолько слепа, что даже не заметила этого?

Элиза на миг зажмурилась. Она привыкла не задавать во­просы, а действовать. Вопросы — это было по части Гарри. Однако за последние несколько месяцев их партнерства у не­го выработалась навязчивая идея в отношении всех этих дел. Тела со слитой из них кровью, с содранной до мяса кожей и еще несколько совсем загадочных — без единой целой ко­сточки внутри. Гарри был убежден, что все эти трупы — по крайней мере, обнаруженные — были как-то связаны между собой, хотя связь эту никак установить не получалось. Не имея ни одного достойного объяснения происходящему, а также подпираемое другими возникающими ситуациями с почерком преступного Дома Ашеров, министерство бросило эти дела, что привело Гаррисона в смятение.