Миндаль - [22]
Сколько раз губы Дрисса ласкали меня в ту ночь, когда я впервые сбежала от тети Сельмы? Двадцать, тридцать? Все, что я знаю, — это то, что я потеряла девственность. Настоящую. Ту, что в сердце. С тех пор моя душа — всего лишь перрон вокзала, на котором я стою, наблюдая, как падают мужчины.
Вначале я не хотела, чтобы Дрисс касался языком моего потайного места, пораженная бесстыдством любимого. Но в те доли секунды, когда его губы дотронулись до венерина холма, я почувствовала, как вселенная покачнулась, моря вышли из берегов, а планеты взорвались. Молния обожгла мои тело и голову, обратив в пепел все, что я знала до этого. Я не предполагала, что ласка вызовет столь сильные ощущения; не знала, что мужчина может дать мне это.
Раз Дрисс касался меня языком, я решила удалить там волосы. Увидеть свою наготу, прежде чем вновь увидеть Дрисса… Мне хотелось узнать, как на самом деле выглядит тот зверь, что так бесстыдно истекал слюной от желания, укрывшись под невинными кудряшками, готовый на все, чтобы вновь принять умелый ласковый рот в свои складки и вновь пережить испытанное тогда безумное наслаждение.
Это трудно. Надо внимательно следить за сахарной карамелью, долго мешать ее, чтобы она сделалась нежной и нежидкой. Удалять волосы с киски — не то что с ног или из-под мышек. Мне было страшно подступиться к густому руну, спящему между моих бедер спокойно и безмятежно со времен моего брака, с тех пор когда муж входил туда так, как ножка стула застревает в ковре, эгоистично, ничего не зная о моих уголках и закоулках, о желаниях, которые я теперь открывала, — пламенных и строптивых.
Когда язык карамели приклеивается к венерину холму — это жестокая боль. Я терпеть не могу физические страдания. Но Я храбро размазала массу по большим губам и вдруг обнаружила обескураженно, что волоски есть и на внутренней поверхности, там, где плоть такая нежная, перламутровая, скрытая. Один мазок, второй. Боль проходит быстро, по пятам ее ступает предательское удовольствие. Как же так? Я не знаю. Вместо того чтобы съежиться, сжаться, плоть сияет, открывается, и вход во влагалище увлажняется. Карамель скользит, не может приклеиться к стенке. Плоть, похожая на морское создание, становится неуязвима. Разогретый шарик все больше пропитывается моим соком. Я вижу, моей киске нравится, когда у нее вырывают волоски, когда ее мучают. Желание, как откровение, стучит мне в виски. Я становлюсь сообщницей незнакомой, капризной, царственной плоти. Я опасалась сделать себе больно, но мое влагалище наслаждается, полностью проснувшись. Смятые губки дрожат под липкими пальцами. Голова кружится так, словно я сейчас упаду в обморок. Сквозь струю теплой воды, смывающей комочки карамели, приставшие к моей коже, я смотрю на налившиеся, шелковистые нижние губы, похожие на те, что я рассматривала в детстве под одеялом, но теперь полные и зрелые, как плод. Сначала осторожно, а потом все более лихорадочно, я исследую свое естество, коронованное новой девственностью, распутной и великолепной. Оно хочет этого. Под рукой у меня нет ни Дрисса, ни морковки Борнии. Не колеблясь, я сжимаю складки пальцами. Она просит еще. Клитор показывает кончик носа, высунувшись, словно язычок огня. Я поддаюсь соблазну. Я хочу этого. Я хочу себя. Прикасаясь большим пальцем, я вызываю сладостную эрекцию. Клитор прижимается к настойчивому и понимающему указательному пальцу, который поддерживает его твердость. Полное опьянение… Я сжимаю эту массу воды и огня, словно хочу наказать ее. Мое естество меня победило. Я дрожу от счастья. Больше всего меня возбуждает нежная розовая поверхность промежности. Я наслаждаюсь видом оголенной ликующей плоти. Она такая красивая, что я понимаю, как можно хотеть засунуть туда язык. Мои действия нельзя назвать мастурбацией: я занимаюсь любовью с этим великолепным животным, бесстыдно наслаждающимся под моими пальцами. Оно истекает соком, а я все твержу: «Еще… Еще…» Со смеху можно умереть: я влюбилась в собственную плоть. В эту ночь я продвинулась на семь шагов вперед. Я вошла в Зазеркалье и наконец встретилась с самой собой.
Наша встреча с Дриссом состоялась назавтра, и на следующий день, и дальше — и так каждый день. Он делал с моим телом все, что хотел, а я смотрела на эти чудеса, ошеломленная. Каждое слово, каждый взгляд избавлял меня от страха, незнания или ложной стыдливости. Моя кожа стала более упругой, дыхание сделалось свободнее. Я не уставала учиться, поглощая галактики и выплевывая черные дыры.
Я была счастлива, и тетя Сельма знала это. Она не одобряла мой выбор, но благословляла мое тело, источающее тонкие ароматы в полной гармонии со вьющимися растениями у нее на дворе. Как-то раз, когда мы мыли полы и ее спальне, она вдруг перестала вытирать плитку, поправила косынку и не брежно сказала:
— Только следи затем, чтобы не забеременеть. Это я говорю не, ради тебя, а ради малыша. Эти безбожники жестоки с незаконными детьми.
Я не знала, как избежать беременности. Наверное, она догадалась об этом, потому что вернулась к теме спустя немного времени, в тот же день, протирая паштет через сито, которое сжимала между бедрами:
Перед вами новый роман арабской писательницы, чье настоящее имя навсегда останется тайной. Мы же знаем ее по псевдониму. Та, которая называет себя Неджма, рассказывает о том, о чем в ее обществе требуется молчать.Неджма пишет о чувственной любви. С ее помощью мы не просто заглядываем в женскую половину мусульманского дома, наглухо закрытую для посторонних, но и раскрываем все тайны чужой постели, узнаем, что происходит между двумя — им и ею, женщиной и мужчиной. Мы наблюдаем, плачем и радуемся, страдаем и блаженствуем вместе с ними.Неджма — это новая Анаис Нин, только с пряным привкусом Востока.
Мечты амбициозного музыканта Кирилла разрушены вдребезги. В период, когда все кажется особенно блеклым, главный герой, по чистой случайности, спасает жизнь очень влиятельного, харизматичного, но в то же время абсолютно безумного человека. В благодарность мужчина хочет вытащить Кирилла из серости будней. Адреналин, страсть, новые эмоции. Кирилл вновь находит себя. Но лишь до того момента, пока он не встречает Еву. Женщину, которая хочет видеть весь мир в огне...
Аэрон, бессмертный воин, считает, что не нуждается в плотской любви. Поэтому когда-то в порыве самоуверенности он бросил Кроносу, Верховному богу титанов, дерзкий вызов, прося ниспослать ему такую женщину, которой придется добиваться. И вот уже несколько недель Аэрон ощущает беспокойство из-за Оливии, которая появилась около него столь внезапно. Ангел она или демон, какую угрозу несет в себе? Оливия клянется, что она падший ангел, что отказалась от бессмертия, потому что ей приказали расправиться с Аэроном, а она не может не только обезглавить его, но и причинить ему малейшую боль.
Дима прочитал или увидел мысли на моем лице, потому что одну руку убрал от овощей и схватил ею меня за попу, пододвигая к себе ближе. А я не сопротивлялась когда поцеловали за ушком, и когда, рука, пощупав бедра, скрытые только шортами переместилась вдоль талии на грудь и смяла, я совсем не сопротивлялась. Ни капельки! К тому же, не забывала один момент — в правой руке у мужчины нож!!! Погладила пальчиками Диме подбородок, почувствовала легкую щетинку. Он не брился эти пару дней, от этого сразу казался «взрослым», грозным, типичный бандит из боевиков, оставалось сигарету в зубы и запах перегара добавить. — Мурррр, — призывно мяукнула, прикрыв глаза. — Кису… надо… отодрать! — расслышала рык уже отнюдь не котика на ухо, а скорее зверя.
— Я не ожидала, Альбус, — начала МакГонагалл, когда дверь за студентками закрылась. — Что Грейнджер сможет попасть в эти цепкие лапы судьбы. — Что поделаешь, Минерва. Каждый из нас когда-то делает шаг ко взрослой жизни, — спокойно произнёс Дамблдор со своего портрета. Он уже отложил свитки и смотрел в сторону директора. Его очки-половинки лежали в его руках. — Просто кто-то делает это позже, а кто-то — намного раньше положенного.
— Любуешься? — голос Эриндела заставляет вздрогнуть от неожиданности. — Да, — Тиннар произносит это очень хрипло и через силу. — Мальчик очень красив. И не менее опасен… — Можно подумать, что мы с тобой — две невесты на выданье! — Ну, мы-то нет, а вот его удар был для меня полной неожиданностью. — Он больше не ударит так — он знает, насколько это больно. — И он не пугает тебя этими силами? — Нет. Он — словно цветок на вершине горы — помнишь, эдельвейс-очень хрупкий, но выживает там, где другие просто замерзают.
Большими пальцами он старательно попытался убрать слёзы. Девушка всё также стояла, не двигаясь. Она замерла и была похожа на статую. Ангел. Оскверненный, но такой прекрасный ангел.