Мимо денег - [78]

— Не крутите вола, Сидоркин. Выпили не меньше трехсот грамм. Проблема не только в нарушении режима. Вы затягиваете выздоровление… Меня заинтересовали ваши кошмары. Они продолжают вас мучить?

— Да, продолжают. Никак не меняются. Вряд ли это можно назвать кошмарами. Всегда один и тот же сон. И даже не сон, а как будто явь.

— Глиняное чудовище? — подсказал доктор.

— Откуда знаете?

— Вы разговариваете во сне, вдобавок пытаетесь оказать сопротивление. Утром пришлось делать дополнительную инъекцию.

— Я кого-нибудь ударил?

— Было близко к тому… К сожалению, это не моя область. На завтра я пригласил хорошего специалиста, он с вами побеседует.

Сидоркин криво улыбнулся.

— Тоже думаете, что у меня крыша поехала?

— Кто знает… Скорее всего это последствие сильного душевного потрясения и черепно-мозговой травмы. Правда, рентген ничего не дал. Надо проводить более детальное обследование. Ничего, посмотрим. Пока нет причин для особого беспокойства. Голова сильно болит?

— Вообще не болит… Скажите, Данила Петрович, вы сами верите во все это?

— Во что именно?

— Ну, допустим, в оборотней? В то, что рядом есть другой мир и там полно всякой нечисти. Или это все бабушкины сказки?

Доктор провел ладонью по глазам, сгоняя усталость.

— Нечисти, Сидоркин, хватает и в нашем мире. Уж чего-чего, а этого добра… Что касается вашего вопроса… Я врач, всякого нагляделся. Кому другому, может, не сказал бы, а вам скажу. Оборотни, как вы их называете, живут в каждом человеке, но редко выходят наружу. Для того чтобы человек стал оборотнем, надобны какие-то чрезвычайные обстоятельства. К примеру, клиническая смерть.

— Вы серьезно говорите?

— Вот вам чисто житейский случай. В моем доме живет один человек, умница, прекрасно воспитанный, интеллигентный… С ученым званием. Занимается, кажется, литературоведением. Мы с ним вместе иногда прогуливали собачек. У него чистокровная лайка, а у меня кобель дворянских кровей по кличке Бубон. Беседовали не раз. Не было предмета, о котором этот господин не высказал бы глубокого, интересного суждения. Но главное, что меня поражало в нем, — какая-то детская добросердечность, расположенность к людям… И представьте себе, этот интеллигент, профессор кислых щей, неизвестно по какой причине, впадает в первобытную ярость и обыкновенным кухонным ножом закалывает собственную жену, тоже, кстати, образованную, деликатную особу пожилого возраста. Но этого ему показалось мало, и он точно таким же способом убивает взрослую дочь, сотрудницу престижной фирмы «Евдокимов интернейшнл». Что это, по-вашему? Он сам это сделал или вырвавшийся вдруг на волю оборотень, его второе, тайное «я»?

— Может, просто сбрендил? Или паленой водки напился? Сейчас такие бывают суррогаты, вроде белены на спирту.

— Сбрендить тоже можно по-разному… Нет, дружище, дело не в этом. Есть десятки причин, которые могут подвигнуть на преступление, но по сути они ничего не объясняют. То есть не объясняют главного. Отчего в нормальном, умном человеке, меломане, поклоннике изящного, внезапно пробуждается дикий, жаждущий крови зверюга? Он же не взялся ниоткуда. Значит, прятался где-то в недрах сознания, выжидал удобного момента, чтобы напасть.

— А сам он что говорит?

— Ничего не говорит. Кается, плачет. Хочет умереть. Зверюга показался, насытился и исчез.

— Мой оборотень другой, — сказал Сидоркин. — Он не прячется.

— Глиняный-то?

— Глиняный — это во сне. На самом деле он скорее стальной. Силища как у быка.

— Почему же он вас не добил?

— Я думал об этом. — Сидоркин зажмурился от горького воспоминания. — Ни к чему не пришел. Может, растягивал удовольствие, не знаю. Тут что-то кроется. Что-то очень важное. Я чувствую, да понять не могу.

— Ладно. — Доктор поднялся на ноги. — Отдыхайте. Но больше — ни-ни. Не стоит испытывать себя на прочность. Вы же разумный человек.

— Был разумный, — ответил Сидоркин, но уже как бы сам себе.

Очнулся среди ночи, и пробуждение было отчаянным. Глиняный Голем с рожей волосатика, паскудный, как тысяча смертей, пожаловал наяву. Сидел на том же стуле, где недавно сидел Данила Петрович. Молча смотрел на Сидоркина, с глиняных губищ сползала на коричневый подбородок струйка желтоватой слюны. Из полуоткрытого рта торчали два черных, как смола, клыка. Надо отдать должное Сидоркину, он не сдрейфил, хотя сжался под одеялом в комок и голову втянул в плечи. Звать на помощь бессмысленно. Почему-то он знал, что если крикнет, заблажит, то лишь насмешит Голема, если допустить, что тот умеет смеяться.

Они разглядывали друг друга целую вечность, и Сидоркину стало мерещиться, что он и раньше встречал волосатика, но не мог вспомнить где.

— Будешь убивать? — спросил безразлично.

Вместо ответа чудовище смачно срыгнуло, и липкая слюна брызнула Сидоркину в глаза.

— Понятно, — сказал он. — Не желаешь разговаривать. Хоть последнюю маленькую просьбу можешь выполнить?

Чудовище зевнуло — и на Сидоркина потянуло могильной сыростью. Он расценил зевок как согласие.

— Скажи, кто ты? Почему злобствуешь? Вот и вся просьба.

Волосатик надвинулся ближе и по-прежнему молчал. В мутных глазах зажглись коричневые звездочки, как две свечки на пасхальном куличе.