Милый Ханс, дорогой Пётр - [22]

А Пётр в грудь ткнул: ты! Вилли думал, что поддержка такая дружеская, но я по-своему это воспринял, как надо. И Пётр понял, что я понял.

11

Я шел за гробами. Один большой был, другой поменьше, мой. Впрочем, и большой был мой. Я маневрировал в толпе, догонял в порыве гробы и тормозил в последнюю минуту малодушно. В большом разглядел плечи покойного исполина, успел. А маленький оказался под крышкой, смотреть не на что было, значит. Дождь хлестал в лицо.

Руку мне кто-то больно сжал, я увидел рядом Грету. И потянул ее за собой снова в порыве, но также вместе с ней опять и отстал, и больше уже не рыпался. Пластырь смыло у меня со щеки, и Грета искала его по лужам, выпячивая зад в элегантном йеновском комбинезоне. А я в хмурой толпе не выделялся ничем, в рабочих шароварах и бутсах был, как и все, стекловар такой же.

Шли в хвосте, без лишних уже телодвижений. Грета опять схватила меня за руку. И к плечу даже прижала лицо скорбное.

– Меньше скорби, – сказал я.

– Ханс, это дождь.

Она стала напрасно утирать ладонью лицо, и правда был дождь. И я, может, тоже плакал.

Вдруг она языком лизнула мою раненую щеку, я не заметил. И все-таки спросила:

– Мне казалось, ты был знаком с ней?

– С ее матерью, – не замедлил с ответом я.

Почему-то она удивилась:

– У нее есть мать?

– У тебя же есть.

– Умерла этой зимой, – сообщила Грета.

– Плачь тогда, плачь, – разрешил я.

И на мать тут же напоролся, сам себе накаркал. Прямо глаза в глаза с лошадью, но ничего не значило. Опять отвернулась, у могилы уже стояла. И спины между нами сомкнулись, разделив навсегда, всё.

Грета догадалась, усмехнувшись вдруг не к месту:

– Она?

И закряхтели, опуская гроб в землю, рабочие, но уже толком не разглядеть было. И мокрые комья полетели, шмякаясь о деревянную крышку. У обеих могил бабы в два хора заголосили, и у той, исполинской, громко особенно.

Я стоял столбом. Грета догадалась опять:

– Ханс, я за тебя, так?

Ушла, вернулась. Смывала и смыла в луже с рук землю кладбищенскую.

– Идем.

Мы двинулись в обратную сторону. И она привычно уже, по-хозяйски взяла меня под руку. Но еще в лицо вдруг зачем-то заглянула:

– Эти двое – они первые. Две первые жертвы, понимаешь?

– Да, – сказал я. – О чем ты?

Грета рассмеялась:

– Ни о чем. Но ты все правильно понял, Ханс.

Шли и шли. И вдруг Пётр с рыжей женой в многолюдье рядом совсем, лица их близко. Я к ним руку протянул, и они, пряча лица, чуть не отпрыгнули в ужасе, побежали от меня. Я дернулся следом, но Грета тут как тут была, и голос строгий, командный:

– Немец, не надо за ними. Или русский уже?

Веревки из меня вила, крепче все прижимаясь:

– Сейчас в шахматы, когда вернемся.

– Замучила шахматами, Гретхен.

– Е2–е4. Сразу встанет все на свои места, поверь.

– Все и так на своих, – удивился я, и Грета засмеялась.

Тут мы Вилли с Отто увидели в таких же, как у меня, шароварах и бутсах, в толпе напоролись. Вилли как раз протягивал Отто фляжку, подмигнул нам:

– Помянуть решил профессор.

Отто выпил, но тут же его и вырвало прилюдно, вывернуло буквально наизнанку.

12

Сидели, вымокнув до нитки. Как пришли, так и сели в столовой без движения, с лужами уже под ногами. С самих дождь все лил и лил, а мы сидели. Слабость вдруг минутная, мрак. Отто взбодрил, влетев вдруг выбритый чисто, в свежей сорочке, когда успел только. Кощунственная улыбка во весь рот особенно впечатляла.

– Как говорят наши лютые друзья англичане, у каждой тучки своя серебряная подкладка? Или подстежка, Ханс, как правильно?

– Подстилка, если англичане, – отозвался я.

– Их, их поговорка, английская! – кивнул Отто, погрозив недругам пальцем. – Я к тому, что это все к лучшему даже, пусть бог меня простит. Шанс опять получаем. Йена внимание с нас, таких-сяких, на горшки теперь, что они рванули, и мы работаем спокойно, только и всего! Работаем! – Отто не мог скрыть радости, просто не в силах был. – Ну, вот, Вилли, не такой уж я сентиментальный немец, пусть бог опять простит!

– Опять простит, – кивал ему Вилли.

Отто на радостях перед нами как артист был со своим сольным номером.

– Русские, кстати, признают, что их тут с горшками вина, делает честь, согласны? С другой стороны, как же не признать очевидное, когда горшки вдребезги? Новое какое-то их, что ли, месторождение, оттуда и глина эта слабая. Теперь комиссию они сразу, следствие, быстро это у них. Ну, я обрисовал вам, коллеги, в общих чертах, что у нас и как?

– А следствие при чем? – спросил я.

Отто удивился:

– Да ни при чем. Вообще никаким боком. К нам вопросы какие?

– Еще не хватало, – возмутился Вилли.

Я все не понимал, хотя отлично понимал.

– К горшкам, что ли, разбитым вопросы?

Грета проявила осведомленность:

– Свои своих дергают, русских таких же. У них же вечная борьба с этим, как его, вредительством, всегда начеку!

Отто рыгнул громко:

– Вилли, злодей, что за пойло? Ханс, если в тему углубляемся, кто там с вами рядом еще был, ну-ка? Пётр ваш, потом, значит, девочка эта несчастная? Ну, рыжая еще, жена Петра, так?

Я разозлился из-за рыжей.

– Не так. Жены Петра рядом не было, при чем жена?

– Потому что жена. Забыли, где находитесь? Вы вообще дергаетесь чего, друг Ханс, непонятно? – спросил Отто.