Милый Эп - [7]

— А ты всегда извиняешься, когда делаешь глупости?

— Я их не делаю! — отпарировал я.

— О-о! — Пружины со звоном разжались, и голова Вали появилась между портьерами. — А Спинста — это разве не глупость?.. Бесстыжие! Прозвать молодую, красивую, замужнюю женщину старой девой! — Валя раздернула портьеры и, резко сведя их за спиной, шагнула вперед, представ передо мной по театральному ярко — в белой кофточке и красных брючках.

Я смутился и, надевая берет, сказал:

— Ну, я пошел.

— А извинение?

— Извини.

— Я тут ни при чем.

— Но вы одно и то же.

— Одно, да не совсем.

— Тогда передай.

— Нет уж, извиняйся сам.

— Тогда я позвоню.

— У нас нет телефона.

Музыка, все время сочившаяся из глубины комнаты, оборвалась, забили позывные радиостанции «Маяк», и диктор объявил, что московское время четырнадцать часов, то есть восемнадцать по-нашему.

— Ну вот, минут через пятнадцать-двадцать Света будет, — сказала Валя. — Можешь подождать.

Я не знал, что делать. Оставаться дольше не хотелось. О чем беседовать с этой бойкой куклой целых двадцать минут? Но возвращаться не хотелось и подавно… Вдруг у меня мелькнула мысль, и я спросил:

— У вас радио от сети или приемник?

— Приемник.

— Можно посмотреть?

— Конечно.

Сдернув берет, я прошел за ней. Комната выглядела пустой, хотя были тут диван, стол, стулья, сервант, книжные полки, телевизор, но все это плотно прижималось к стенам, точно в огромной центрифуге, даже ковер, которому бы лежать на полу, прилепился над диваном. Желтый, с коричневыми разводами приемник стоял на приземистой тумбочке в правом углу, у окна. Мощный, с полным набором диапазонов, он тихо светился широкой шкалой и блестел, как зубами, тесным рядом клавиш.

— Ничего машина, — сказал я, пробежав по УКВ. — Сверимся. На моих — шесть ноль-шесть.

Валя недоумевающе скосила голову, глянула на свои часики, встряхнула их, послушала и сказала:

— Стоят.

— Заведи. В семь ноль-ноль я выйду в эфир — извиняться, — сказал я и ткнул пальцем в шкалу. — Ловите меня вот тут, на этой волне.

— Как в эфир? — не поняла Валя.

— Ну как? Раз! — и вышел. Только не прозевайте, это минутное дело. Позывные — Мебиус.

— Мебиус?

— Да, Ме-би-ус. Запомнишь?

— Запо-омню, — протянула Валя, широко открыв свои карие, густо опушенные черными ресницами глаза.

— Ну, вот и все.

— А как это будет?

— Услышите. Значит, в семь ноль-ноль, — напомнил я, расправляя скомканный берет.

Валя опять глянула на свои часики и, неожиданно подавая мне руку, будто для поцелуя, сказала:

— Поставь, пожалуйста, по своим.

Я было нахмурился, мол, нечего, девочка, чудить, но, поймав ее серьезно-любопытный взгляд, чем-то напомнивший взгляд Авги Шулина, вдруг взял ее холодные пальцы и, сунув берет под мышку, второй рукой сосредоточенно подкрутил маленькое, тугое колесико и подвел крохотные стрелки.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

— Ну…

— Ой, я сигнал забыла!

— Позывные. Ме-би-ус!

— Ах да, Ме-би-ус. Это рыба или созвездие?

— Это ученый.

— Ого, имечко — Мебиус!.. А ведь тебя, кажется, Аскольдом звать, да? — спросила Валя.

— Да.

— Значит, английский — это Аскольдова могила?

— Почти. — Я чуть улыбнулся этой оперной трансформации. — Но не столько моя лично, сколько братская. Кроме меня, там еще с десяток наших барахтается.

Валя усмехнулась и вышла следом за мной в коридор. У двери я обернулся. Девчонка стояла, припав к наличнику плечом, и водила кончиком косы по губам, полуоткрыто замершим в иронически-дразнящей улыбке.

— Гуд бай! — сказал я небрежно.

— Бай-бай! — тихо ответила она.

Я вышел и стал медленно спускаться, но на площадке между этажами сообразил, что могу сейчас встретить Светлану Петровну и тогда не нужно будет выходить в эфир! Двумя прыжками одолев пролет и наделав в старом доме страшный грохот, я выскочил на улицу. Нет, я должен выйти в эфир! Должен, хотя бы для того, чтобы стереть эту ироническую улыбку.

Глава четвертая

Шел час «пик». Народ валом валил с работы. Я катился в переполненном трамвае, и в моей голове была такая же теснота от мыслей. Вдруг в середине вагона я увидел черный отцовский берет и обмер. Что, уже кончено? Уже уволили и отобрали машину? И он едет домой, как и все, в шесть? Я лихорадочно протолкался вперед и схватил было отца за локоть, но тут он обернулся на возбужденные мной сердитые окрики, и я расслабленно застыл — это был чужой, безбородый дядька. Уф! Уж лучше неизвестность, чем вот так… А хотя почему бы отцу не возвращаться домой, как и всем, около шести? Почему он приходит в восемь, девять, десять? Почему главный инженер должен работать больше и за это же потом расплачиваться? Парадокс! Горе от ума! Кто везет, того и погоняют! На маму вон тоже сколько писано жалоб! Наподцепляют всякой заразы, а врач отдувайся лечи! Да еще кричат: шарлатаны! Так и меня можно к стенке припереть: ага, мол, двоечник, мучитель беременных женщин, как выразилась эта краснобрючная Валентина Петровна! Ох, мудрецы!..

Я вышел из трамвая.

Дом наш стоял на небольшом склоне. Цокольно-подвальные блоки с одной стороны были углублены в землю, а с другой так оголялись, будто дом приспустил трусы. Я решил поискать трещины в этих цоколях — для успокоения, что вот, мол, трещины есть, а дом стоит и ухом не ведет, чего же к отцу привязываться. Я покрутился возле подвала, но хоть бы одна трещинка, черт бы их побрал! А может, отец их и делал, эти блоки? За двадцать лет он отлил миллион таких пилюль! Десятки заводов, школ, детсадов и даже коровников построено из его железобетона, так неужели ему нельзя простить одну трещину?