Милый Эп - [34]

— Вот с меня и начнется, — сказал Авга.

— Эх, начинатель! Петр Первый!

— Август Первый, дядя Ваня! — поправил Шулин.

— Ага, вот дядьку поддеть ты мастак!

— Нет, правда, дядя Ваня, вот увидишь, как за мной из Лебяжьего болота косяк грамотных Шулиных вылетит! — примирительно-добродушно воскликнул Авга. — Ты у меня еще значок пощупаешь, когда я после института прикачу к тебе инженером-геологом! Ты мне еще бутылочку за это поставишь!

— Геолог! — усмехнулся дядя Ваня, оставшись, кажется, довольным речью племянника. — Какой ты геолог, когда я тебя уже десять раз просил накопать у Гусинки червей, а ты…

— Я тебе трижды накапывал! И они протухали. Даже сейчас вон тухлые под крыльцом стоят!

Я чувствовал, что тетя Катя вот-вот вмешается в разговор, не потому, что не о том говорят, а потому, что обходятся без нее. И она вмешалась:

— Постыдились бы людей, споруны! Да и мне ваша ерунда надоела. Молчи, старый! Как выпьешь, так начинаешь. Какое наше дело! Кончит — хорошо, нет — работать пойдет! Наше дело вот — накормить да обстирать!

— Работать — другой оборот! — оживился дядя Ваня, потянулся было к темной бутылке, но тетя Катя на лету отвела руку, и он опять куснул огурец. — Вот я и говорю Августу: не майся, говорю, а иди в рабочий класс! К нам! И будешь хозяином жизни!

— Да какой ты рабочий? — сказала тетя Катя. — Какой хозяин? Горе луковое! Умеет гвозди бить — и на том спасибо! Рвался, правда, лет двадцать назад в настоящие рабочие, переживал, бегал, читал что-то, а потом все выдуло.

— Ну-ну, мать! — придержал дядя Ваня.

— Что ну-ну то?.. Теперь, Август прав, тебя и на рыбалку не вытуришь, хоть и река под боком. Вон старик Перышкин два раза на дню бегает и каждый раз — по ведру!

— Старик Перышкин — бездельник, а я…

— Молчи уж! А вы, ребятки, учитесь, накачивайте головы! Голова, она никому не мешает, ни рабочему, ни инженеру. Голова — сама по себе ценность. С ней хоть куда!

— Ты, мать, не сталкивай поколения!

— А ты, поколение, ешь лучше! Нечего один огурец мусолить. И так гремишь костями! — выговорила тетя Катя и придвинула дяде Ване колбасу. — И вы ешьте, ребятки!

Воспользовавшись затишьем, я сказал, что и у нас есть к ним важный разговор. Они со смешным вниманием подобрались, и я пояснил дело с анкетами.

— Исполним! — твердо сказала тетя Катя. — Для вас-то, господи, что угодно исполним!

— Можете даже фамилию свою не подписывать, если будет неловко, — заметил я.

— Нет, зачем же? Все подпишем, как надо, по-людски! Чего нам прятаться? Подпишем, не беспокойтесь!

Появилась рыба, под которую дядя Ваня снова выпил, а затем несколько раз некстати включался в нашу беседу, потом махнул рукой, сказал, что лучше посмотреть телевизор, повалился с табуретки на кровать и мигом захрапел.

— Авга, — шепнул я, — всю анкету посмотрел?

— Всю.

— Много затруднений?

— Если нужно, как ты говоришь, именно мое мнение, то никаких. Свое-то мнение у меня есть.

— Ох, и жук!

— Нет, я просто тугодум. Мне нужно — как это там, в физике-то? — инерцию набрать. А наберу — держись только. Маховик у меня здоровый! — весело пояснил Шулин.

Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и, кивнув на свой дом, сказал:

— Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу. Считает свою жизнь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо: понимает. Э-э, пустяк! Смотрите-ка! — кивнул он на ярко-красный закат. — Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней: весь год будет везучим!

Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости.

Наверху оврага было светлей и радостней — бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.

— Август мне понравился, — тихо сказала Валя. — Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.

— Ты о чем?

— Вообще о жизни.

— Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет вперед напролом, как лось, не промажет! — сказал я, поймал Валину руку и стал качать ее.

Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила:

— Эп, а ту Раю ты откуда знаешь?

— Какую?

— Сестру Августа.

— А-а, был у них зимой.

— Она тебе нравится?

— Забавная.

— А сколько ей лет?

— В третьем классе.

— Всего лишь? — удивилась Валя. — А какое жуткое письмо!.. Я только раз помню отца пьяным, и то это было очень давно, еще до маминой смерти.

Я вздрогнул и спросил:

— А отец жив?

— Да, но он живет не с нами. Мы со Светой отпустили его к той женщине, которая любила его еще с института. У них уже свой ребенок, но папа бывает у нас. Он инженер, как и твой отец, только проектировщик. — Валя было взгрустнула, но оживилась опять. — Эп, а ты кем хочешь стать?

Я мигом воскресил перепалку за столом и решающие слова тети Кати. Проще тех слов и мудрее я ни от кого не слышал. Все было вокруг да около, а тут — сразу в десятку. Вот тебе и тетя Катя, кассирша с вокзала! Побольше бы нам таких тетей Кать. И я радостно ответил: